И англичанка, захваченная ураганом, с ужасом видела в вихре Космоса, вызванном индийским провидцем, крушение незыблемого порядка и опоры ее западной веры. Она пишет:
"Когда он говорил, я с изумлением открывала эгоизм, лежащий в основе веры в Бога-Провидение, благоволящего, утешающего, отстраняющего Бога, живущего в вулкане. Я открыла, что этот культ, в сущности (как говорит индус) — простая сделка (двойной счет) с Богом. И я постигла смелую Истину, бесконечно более высокую, того учения, которое показывает нам Бога, проявляющегося во зле, как и в добре. Я увидела, что истинное отношение, подобающее человеческому духу, это, согласно суровому слову Вивекананды, — искать не Жизни, а Смерти, броситься на острие меча, сделаться Единым с Ужасным и навсегда…"
Мы узнаем здесь ту, доведенную до пароксизма, героическую волю, которая является душой всех действий Вивекананды. Бесстрашная Истина, не признающая никакого смягчения, требующая, чтоб ее видели в ее грозной наготе. Вера, не ждущая ничего взамен своего бескорыстного дара — презирающая барышничество всяких "обоюдных деяний", обещающих вам рай, — вера, неразрушимая энергия которой подобна стали на наковальне под ударами кующего молота[218].
Наши великие христианские аскеты также знали — знают и сейчас — это мужественное наслаждение. Сам Паскаль изведал его. Но, тогда как их оно приводило к отрешению от действия, Вивекананда ощущал от него как бы ожог каленым железом, который заставлял волю вздыбиться и с удесятеренной силой ринуться в сражение.
"Он сливался со всеми страданиями мира. Было впечатление, — пишет Ниведита, — что никто из живущих не мог быть затронут так, чтоб он не ощущал удара Вивекананды. И никакой удар, даже смерть, не мог исторгнуть у него ничего, кроме любви и благословения"[219].
"Я поцеловал, — говорил он, — лицо смерти!"
Он был одержим ею несколько месяцев. Он не слышал иного голоса, кроме голоса Матери. Это отозвалось на его здоровье. Когда он вернулся, его монахи были испуганы происшедшей с ним переменой. Он оставался погруженным в сосредоточение, из которого его нельзя было вывести, даже повторив десять раз один и тот же вопрос. Он признавал, что причиной этого было "интенсивное tapasya" (пламя аскезы):
"С тех пор Шива вошел в мой мозг и не хочет более покинуть его…"[220]
Рационалистическим европейским умам, которым претят эти наваждения отдельных богов, полезно напомнить объяснение, данное Вивеканандой в следующем году его товарищам:
"Совокупность всех живых (не только людей) — есть личный бог. — Воле целого ничто не может противостоять. Это мы и знаем под именем Закона. И это — то же, что мы называем Шива, Кали и т. д.
В своем презрении к трусости души он шел так далеко, что готов был предпочесть ей силу преступления[221]. И более, чем когда-либо, он был убежден в необходимости сочетать Восток с Западом. Он видел и в том и в другом, и в Индии и в Европе "два организма в расцвете юности… двух великанов жизненного опыта, ни один из которых еще не достиг зрелости и полноты". Они должны помогать друг другу, уважая друг друга в своем свободном развитии. Он запрещает себе критиковать их недостатки, которые у обоих происходят от неблагодарного возраста. Пусть они растут рука об руку![222]
Но мощная эмоциональность великого индуса рисовала огненными образами то, что для европейских умов остается лишь в виде рассуждений. Ни на один момент это не поколебало его глубокой веры в адвайту. Но, идя путем, противоположным пути Рамакришны, он пришел к той ступени всеобщего понимания — той вершине мысли, в которой он был одновременно окружностью и центром: вся совокупность душ и каждая из них — и А. У. М.[223], который их объединяет и разрешается сам в вечные Нада — начальную точку и конец двойного движения, не имеющего конца.
Его братья монахи с этого времени сохранили глубокое убеждение в его тождественности с Рамакришной. Премананда спрашивает его:
— Разве вы и Рамакришна — различны?
* * *
Он возвратился в монастырь, в новый матх Белура, который он освящает 9 декабря 1898 года. На несколько дней ранее, в Калькутте, 12 ноября, в день праздника Матери, открылась школа для девочек, под руководством Ниведиты. Несмотря на болезнь, на удушающие приступы астмы, после которых он выходил с лицом синим, как у утопленника, он энергично организует Миссию с помощью Сарадананды. В улье кипит работа. Там обучают санскриту, восточной и западной философии, ручному труду и размышлению. Он сам подает пример; после уроков метафизики копает сад, роет колодец, месит хлеб[224]. Он — живой гимн Труду.
218
Даже нежному Рамакришне было знакомо грозное лицо Матери. Но он больше любил созерцать ее улыбку и ее прекрасные волосы.
"Однажды, — рассказывает Сиванат Састри, один из основателей и руководителей Садхаран Брахмо-Самаджа, — в моем присутствии принялись обсуждать атрибуты Бога, споря о том, насколько они отвечают запросам разума. Рамакришна остановил их, говоря: "Довольно! Довольно! чего ради спорить о том, разумны или нет атрибуты Божества?.. Вы говорите, что бог добр: разве вы можете убедить меня в его благости рассуждениями? Смотрите на это наводнение, только что погубившее миллионы! Как вы мне докажете, что так повелел благодетельный Бог? Вы мне ответите, может быть, что это наводнение смыло несчастные дела и удобрило почву… Но разве благий Бог не мог совершить все это, не поглощая тысяч мужчин, женщин и невинных детей?" На это один из собеседников возразил: "Значит, мы должны считать, что Бог жесток?" "О глупец, — воскликнул Рамакришна, — кто сказал вам это? Сложите руки, скажите смиренно: "О Господь, мы слишком слабы и слишком неспособны, чтоб понять твою природу и твои действия. Соблаговоли просветить нас!.." Не рассуждайте! Любите!" ("Воспоминания о Рамакришне" Сиваната Састри).
Познание грозного бога тождественно у Рамакришны и у Вивекананды. Но отношение к нему различно. Рамакришна склоняется и целует руку божества, пожирающего его сердце. Вивекананда, с высоким челом, глядит смерти в глаза; и мрачная радость действия вдохновляется этим. Он спешит броситься "на острие меча".
219
Возможно, что нравственный удар, полученный им незадолго до этого, — смерть его верного друга Гудвина и его старого учителя Павхари Баба (июнь 1898 года) подготовили вторжение Грозной Богини.
220
Во время второго путешествия в Европу, на пароходе, в виду берегов Сицилии (ср. Беседы с Ниведитой в книге: "Учитель, каким я его знала").
221
Когда ему говорят о том, что в Индии редка преступность, он восклицает:
"Дай бог, чтоб это было иначе! Ибо это — добродетель смерти!.. Чем больше я старею, — продолжает он, — тем больше убеждаюсь, что все должно иметь основой мужество: это мое новое Евангелие". Он доходит до того, что говорит: "Делайте даже зло, но так, как подобает мужчинам! Будьте преступными, если на то пошло, но в крупном масштабе".
Нужно, конечно, остерегаться придавать этим словам (сказанным на пароходе лишь очень верным и испытанным товарищам, которых они не могли бы смутить) буквальное значение. Это лишь некоторое увлечение языка, когда кшатрия, воин духа, со страстным преувеличением реагирует на текучие пески Востока. Истинный смысл их можно было бы передать изречением, которое я читал на одном древнем итальянском девизе: "Ignavia est jacere" — самое гнусное преступление — бездействовать…
222
См. Разговоры, записанные Ниведитой. Из них прежде всего излучается чувство "вселенского". Он высказывает свою надежду на демократическую Америку, он восторгается Италией искусства, культуры и свободы — матерью Мадзини. Он говорит о Китае как о сокровище мира. Он братается с замученными бабидами Персии. Он обнимает в единой любви Индию индусов, магометан и буддистов. Он воодушевляется империей моголов; когда он говорит об Акбаре, на глазах у него выступают слезы. Он умеет понять и защитить даже величие Чингис-хана и его идею единства Азии. Он великолепно восхваляет Будду: "Я — служитель служителей Будды…"
Интуиция человеческого единства не останавливается у него перед искусственными границами делений на расы или народы; она заставляет его говорить, что на Западе он видел типы самых лучших индусов, а в Индии — типы лучших христиан.
223
Или О. M.- священное слово. Но это последнее начертание не отвечает индусскому произношению в три звука. О. М. или А. У. M.- это, по древним верованиям индусов и по определению самого Вивекананды, "основа всех звуков и символ Брахмана… Вселенная создана из этого звука". "Нада-Брахма — это, говорит он, Брахма-Сын, наиболее тонкий из всей вселенной" (Ср. The Mantram, Om, Word, and Wisdom — Бхакти-йога. Полное собрание сочинений Вивекананды, III, 56–58).
224
Он придает большое значение физическим упражнениям.
"Мне нужны саперы и шахтеры в моей религиозной армии. Упражняйте же, дети, свои мускулы! Умерщвление плоти хорошо для аскетов. Но работникам нужны стальные мускулы и хорошо развитое тело!"