Он брал не меньше, чем давал. Его обширный ум, не перестававший работать над расширением своих знаний[22], своего опыта, впитывал все ручьи мысли, разливавшиеся и терявшиеся в земле Индии, но питаемые, как он думал, единым источником. Далекий и от слепой набожности фанатиков, косневших в затхлой атмосфере стоячих вод, и от одностороннего рационализма реформаторов Брахмо-Самаджа, которые с наилучшими намерениями упорно старались иссушить мистические ключи скрытых источников силы, — он хотел сохранить их все, ввести посредством дренажа порядок в запутанную сеть каналов, орошающих страну религиозной души.
Он хотел большего (нельзя безнаказанно быть современником великих инженеров, что открывают проходы между морями и волей-неволей соединяют руки материков!): он нес повсюду подражание Христу и, вместе с Бхагавадгитой, распространял мысль Иисуса[23]. Молодых людей он побуждал изучать науку Запада[24].
Но расширение его кругозора сказывалось не только в сфере идей. Произошла революция и в его взглядах на людей, и взаимоотношениях с ними. Никто не обладал в большей степени гордостью юноши, нетерпимостью интеллигента, аристократическим презрением ко всему, что не соответствует его высокомерному идеалу чистоты, чем молодой Нарендра.
— В двадцать лет, — говорит он, — я был фанатиком, лишенным снисходительности, неспособным на малейшую уступку. Я не хотел даже пройти по тротуару мимо театра на улице в Калькутте[25].
В первые же месяцы его странствий у магараджи Кхетри, близ Джайпура, маленькая танцовщица дала ему, сама того не зная, урок смирения. Когда она появилась, монах с презрением встал, чтобы удалиться. Князь попросил его остаться. Маленькая танцовщица запела:
"О, Господин, не смотри на мои дурные качества! Ты говоришь, Господин: "В моих глазах все едино"[26]. Сделай нас обоих Брахманами. Один кусок железа — часть статуи в храме. Другой — нож в руках мясника. Коснувшись философского камня, они оба обращаются в золото. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества! Ты говоришь: "В моих глазах все едино!"
"Одна капля воды — в священной Джумне. Другая — в грязной канаве. Когда они попадают в Ганг, они обе становятся святыми. Не смотри же, Господин, на мои дурные качества. Ты говоришь: "В моих глазах все едино…"[27]
Нарен был потрясен. Доверчивая вера этой простой песни проникла в него на всю жизнь. Еще много лет спустя он вспоминал ее с волнением.
Один за другим рушились его предрассудки, даже те, которые он считал наиболее обоснованными. В Гималаях он жил среди племен тибетцев, допускающих многомужество. Он поселился в семье из шести братьев, у которых была одна жена; и, охваченный рвением неофита, он начал было доказывать им всю безнравственность этого. Но его увещания только возмутили их. "Какой эгоизм! — говорили они, — желать сохранить свою жену для себя одного!…" Истина — внизу, у подножия гор. Заблуждение — на высотах… Он убедился в относительности добродетели — или, по крайней мере, тех добродетелей, на которые опирается наиболее уверенно традиционная мораль. И высшая ирония, как у Паскаля, научила его расширить свои нравственные понятия, судить о дурном или хорошем в каком-либо народе или времени, смотря глазами этого народа или этого времени.
В других местах он жил среди подонков воровского мира и увидел среди воров на большой дороге "грешников, которые могут стать святыми"[28]. Всюду он разделял лишения и унижения угнетенных классов. В центральной Индии он жил в семье метельщиков-париев. Он открыл сокровища души этих простолюдинов, которых общество попирает ногами; их нищета привела его в отчаяние. Он не мог оторвать от нее своего взора. Узнав из газет, что в Калькутте люди умирали от голода, он рыдал:
— О моя страна! О моя страна!..
Он спрашивал, ударяя себя в грудь:
— Что сделали мы, — мы, так называемые божьи люди, саньяси, что сделали мы для масс?..
22
В Кхетри он становится учеником лучшего в то время знатока санскритской грамматики. В Ахмадабаде он пополняет свои сведения о магометанстве и джайнизме. В Порбандаре, несмотря на данный им обет странствующего монаха, он задержался на девять месяцев, чтобы усовершенствовать под руководством ученых пандитов свои знания в области философии санскрита; он работает с Тригунакитой, который переводит Веды.
23
Но он не щадил нетерпимости миссионеров. Впоследствии они не простили ему этого. Христос, учение которого он проповедовал, открывал свои объятия всем.
24
В самом начале своего великого путешествия, в Альваре, в Раджпутане (февраль — март 1891 года). Его огорчало отсутствие духа точности, определенности и научной критики в истории Индии. И он указывал, противопоставляя, на пример Запада. Ему хотелось, чтобы, овладев его методами, молодая школа индийских историков посвятила себя воскрешению прошлого Индии: "Это будет подлинное национальное воспитание; и таким образом пробудится подлинный национальный дух".
25
Письмо от 7 июля 1896 года. Он прибавляет: "В тридцать три года я живу в одном доме с проститутками".
26
В точном переводе: Имя твое, Господин, есть: Same Sightedness (способность тождественного видения).
28
Он встретил вора, который обобрал своего святого гуру, Павхари Бабу, и впоследствии, терзаясь раскаянием, стал монахом.