Каменский Анатолий Павлович
Жизнь во сне
Анатолий Каменский
Жизнь во сне
Романовский, чиновник министерства внутренних дел, средних лет, не очень полный, с темным одутловатым лицом жил, по общему мнению, скучно: нанимал небольшую комнату, не ходил по театрам, не пил, не курил, не играл в карты, не приглашал к себе женщин, и у него была единственная похвальная черта, это -- ссужать большую часть жалованья в долг сослуживцам и не требовать обратно. Наверное за это его и любили больше всего, а, может быть, и за то, что он никогда ни с кем не спорил, всегда выслушивал каждого до конца, причем ужасно добродушно и немножко лениво улыбался.
Насчет хождения по гостям Романовский был туг, и уже в 11-12 часов поглядывал на часы. В общем, человек, любил помолчать, но однажды его расшевелили, и он рассказал нечто неожиданное.
* * *
Откуда вы взяли, господа, что у меня нет никаких интересов, что я не любопытен, тяжел на подъем и т. п.? Ведь вы видите меня только на службе, да вот сейчас среди вашей компании. Этого очень мало. Поверьте, что все вы -- такие же, как и я, ленивые, мертвые, неповоротливые и даже некрасивые люди, -- виноват, я еще не договорил... -- когда спите. Удивлены? Ничего удивительного: вы видите сейчас перед собою просто-напросто спящего человека. Для меня служба, чтение газеты, хождение по улице, чаепитие, еда, извините -- ваше общество, совершенно то же, что для вас сон, успокоение, небытие.
А вот живу я, наоборот, во сне. Да, живу в лучшем, полнейшем смысле этого слова, и Бог знает, как это случилось, когда началось? Еще в детстве меня звали соней, да и, что говорить, люблю грешным делом подольше поспать. Как же не любить, когда для меня это действительно самая подлинная, богатая, разнообразная, захватывающая жизнь. Во сне я объехал весь мир, видел тысячи людей, участвовал в тысячах приключений, совершил множество опаснейших и блистательнейших подвигов, любил множество женщин, был артистом, художником, изобретателем, сражался за отечество, умирал и воскресал десятки раз, лицезрел такую неизъяснимую красоту, подходил вплотную к такой правде, испытывал такую полноту радости и горя, что здесь, в вашей, так называемой, жизни мне и подобия этому не найти. Да я не знаю, кажется, нет путей, которыми бы я не шел, и нет возможностей, которых бы я не осуществлял во сне. Так почему же я должен считать жизнью то бедное, скучное и связанное существование, которое вы все влачите. Это было бы просто не логично. Всего понемножечку с пятого на десятое я вам, пожалуй, расскажу, а в последовательности, в системе, как это делается в романах, не хватило бы времени ни у меня, ни у вас.
С чего бы начать? Да, вот совсем недавно попал я, дай Бог памяти, куда?.. В Сан-Франциско или во Франкфурт на Майне? Именно в Сан-Франциско, с Франкфуртом была другая история. Иду днем по улице (кстати небо в Сан-Франциско совершенно такое же летом, как в Петербурге), и вдруг обгоняет меня автомобиль с четырьмя неграми в белых костюмах. Славные такие смеющиеся рожи.
-- Эй вы, чернокожие, -- кричу им, -- возьмите меня с собой.
Едем вместе. Куда -- почему-то не говорят. Толпа на тротуарах все гуще, и на улицах, кроме нашего, множество автомобилей. Впереди большая плошать, вроде петербургского Марсова поля, а на площади громадное здание, не то театр, не то собор. Толпища несметная, почему-то все без шапок, и я свою снял. Да что такое? -- спрашиваю. Молчите, -- останавливают негры. Наконец, мы слезли с автомобиля, подвигаемся потихоньку с толпой, ближе, ближе к храму или театру, должно быть к храму, если все без шапок. Слышу шепот со всех сторон: "Мак-Муррей, Мак-Муррей". И вот попадаю в раскрытые двери, продвигаюсь, насколько могу, вперед и опускаюсь на колени в коленопреклоненной толпе. Посреди храма на возвышении стоит большая мраморная статуя женщины с чуть-чуть наклоненной головой и протянутыми руками, -- женщины неописуемой красоты, и я продолжаю слышать вокруг себя имя того же Мак-Муррея... Я спрашиваю своего соседа, в чем дело... "Вы иностранец? -- говорит он. -- Да это последнее чудо Мак-Муррея..." И я понимаю, что это действительно не скульптура, а настоящее чудо, перед которым нельзя не упасть ниц. Этой красоты, этого тела, этих протянутых рук мне не забыть никогда, как не забыть своего волнения и волнения людей, подходивших к храму искусства в Сан-Франциско, без шапок... Боже, доведется ли увидать еще какое-нибудь новое чудо Мак-Муррея, скоро ли попадешь в Сан-Франциско в другой раз?..
А с Франкфуртом на Майне было другое, из другой оперы. Попал я в этот довольно скучный городишко немного странно -- вплавь. Ехал сначала на белом пароходе среди живописных, освещенных золотым солнцем берегов. Вода была прозрачная, и от нее веяло каким-то блаженным теплом, тем более, что и сидел я совсем голый верхом на самом кончике пароходного носа. Куда я ехал, неизвестно. Пароход наскочил не то на камень, не то мель, меня сбросило в воду и я поплыл... Это ни с чем не сравнимое ощущение -- плыть с зажмуренными глазами, под солнцем, в теплой воде... Открыл глаза уже на берегу. Набережная, высокие каменные дома, серенький день. Я уже в одежде, и передо мной уходящая перспектива улицы, ну, вроде нашего Большого проспекта на Петербургской стороне. Почему это был Франкфурт на Майне, Бог весть. Чувствую, смертельно хочется курить. Немецкого языка не знаю, табачной лавочки не видать. Иду по улице, и вижу, среди немецких вывесок, русскими буквами написано: "Табак". И в окнах какие-то открытки, игрушки, карандаши. Нащупываю кошелек, захожу. Низенький потолок, знакомый-знакомый запах, знакомый прилавок, но за прилавком никого нет. Стою, жду, тихонько отворяется небольшая дверца, и выходит девушка в сером платке, та самая, которую я однажды, тоже, конечно, во сне, встретил на улице, долго преследовал, но, к огорчению моему, потерял в толпе. Бледное такое лицо, и удивительно яркие, немножко, сонные губы, с тайной, зовущей улыбкой, а глаза смотрят в сторону, не поймешь, какие они.