Ах, года два тому назад я изобрел совершенно особый источник света, так вроде маленького блестящего орешка, обладающий совершенно неслыханным свойством освещать не освещая, делать видимым все окружающее ночью, как днем. Я даже запомнил название этого зеленоватого орешка -- кошачий глаз. Как, из чего я его сделал, мне не удалось запомнить, но свойством он обладает замечательным и частенько служит мне хорошую службу. Ночью вы идете темной улицей или дорогой и вдруг вспоминаете, что у вас в кармане -- кошачий глаз. Вы извлекаете его из кармана, и в то же мгновение ночь превращается в день, т. е. все предметы кажутся вам, и только одному вам, освещенными ярким дневным светом. Вы же сами остаетесь в темноте, да и все остальное фактически ничуть не изменяется под влиянием волшебного орешка. Понимаете, орешек этот дает вам внутреннюю способность представлять черное белым. Идут люди с орешками и без орешков, и только тем, у кого есть орешки, ночь кажется днем. Я даже помню, что цену удалось назначить за орешек совсем дешевую -- пять копеек. Вот радовался я, что облагодетельствую весь мир.
Да что орешек, орешек это просто какой-то пиротехнический эффект, а вот философскую теорию я открыл, сущность которой тоже не удалось запомнить, как я ни старался, так эта теория была совсем исключительная, всеобъясняющая, так что, открыв ее, я чуть не умер от радости и восторга. Сломя голову, я бежал вниз по лестнице через пять ступенек из восьмого этажа (жил я тогда в Париже, в Латинском квартале, на чердаке) и думал, что вот сейчас объявлю о своем открытии прямо на улице, да не успел, разбудила прислуга идти на службу. Но до сих пор я не теряю надежды, что мне удастся обрести в душе этот всеобъясняющий просвет и хорошенько, подробно его запомнить.
Бывают, конечно, и нехорошие, жуткие сны, настойчиво повторяющиеся по нескольку раз, как непонятная угроза. Всего, конечно, не перескажешь, но вот вам на прощанье сон, который я видел раз десять за последний год. Вы знаете, что я очень давно живу у своей старушки-хозяйки, и что у нее в квартире, кроме моей, всего две небольших комнаты и уж я-то каждый стул великолепно помню. Снится мне, что иду я по коридору и вдруг замечаю рядом с дверью в кухню вторую точно такую же дверь. С любопытством трогаю ручку, дверь подается внутрь, и передо мной новый коротенький коридорчик с двумя ступеньками вниз, а в конце его освещенный четырехугольник другой, раскрытой двери, против которой, в глубине неизвестной мне комнаты, виднеется большая кровать черного дерева с бронзой, покрытая розовым одеялом. Я подхожу к порогу. Хорошая комната в три окна с задернутыми занавесями и множеством мебели, которую я рассмотрел отчетливейшим образом: того же черного дерева с бронзой, и розовой обивкой, затем плетеная желтенькая, затем мягкий кожаный диван с висящим над ним под самый потолок зеленоватым выцветшим гобеленом. В комнате никого, кровать постлана аккуратно, на столике около нее колода карт и большие стариковские никелированные очки. И горят две свечи -- одна на этажерке в углу, а другая на маленьком бамбуковом столике, почему-то выдвинутом на середину комнаты, будто второпях. Пламя этих двух ровно горящих свеч вот сейчас стоит у меня перед глазами. Это по своей отчетливости один из немногих снов в моей жизни. Что же дальше, спросите вы? В этом-то и ужас, что ничего. Постоял, прошелся по ковру, подождал -- горят свечи, еще только начатые, зажженные недавно и вместе со мною ждут кого-то. Выхода из комнаты другого нет, и, возвращаясь к себе, я тщательно осматриваю и маленький коридорчик и дверь в наш коридор. Совсем такая, как в кухню. Как же это, думаю я, раньше никто этой двери не видал? Это удивление я испытал, конечно, только в первый раз, а со второго комната мне уже была великолепно знакома, и я только ждал, кто же, наконец, появится в ней. У меня предчувствие, что когда-нибудь я увижу...