внезапный спонтанный вопрос: «смог ли бы я «склеить» такую, как она, в ресторане» и вовсе на
какое-то мгновение отбросил Голубику в общую толпу. Но это мгновение отпечаталось в душе, как
древний след на камне. Королеву нельзя свергать с пьедестала даже на мгновение. Она после
этого уже не совсем королева. Теперь же, когда свечения жены остаётся всё меньше и меньше,
верность Романа держится уже не на любви, а на конструкции убеждений, что смотреть на сторону
103
нельзя, что это грязно и непорядочно. Однако конструкция есть конструкция, она ненадёжна и
зыобка. Вопреки закономерности, что со временем Судьбой начинает представляться и совершенно
случайный человек, Голубика, напротив, несмотря на их ещё «доисторическое» детское
знакомство, постепенно перемещается из категории «Судьба» в необязательную категорию
«случайность». Поэтому не раз уже, взглянув на Ирэн словно со стороны, Роман ловит себя на
странном недоумении: почему именно с этой женщиной, в этой квартире и этом городе, с этой
нудной работой на заводе, ему суждено прожить все свои дни до последнего? Разве это уже всё?
«Успокойся, это Судьба, ты же помнишь её замечательный синий прилив…», – говорит он себе,
пытаясь вернуться в налаженное русло, а глубинное «я» (второе, истинное «я», по определению
Серёги) провоцирует: «Да быть того не может, чтобы у тебя уже не было больше никого и
ничего…». Яд этого шипучего шёпота с пузырьками, как в шампанском, щекочет, подзуживает
кровь. «Конечно, – вкрадчиво наговаривает глубинное «я», – и в целомудренной семейной жизни
заключена вселенная, если погрузиться в неё полностью, да только дано ли тебе это? Твоё ли это?
Не заблуждаешься ли ты? Все люди живут по-разному. Мыслящий человек не довольствуется
лишь одной истиной, а идёт от истины к истине. А ты? Неужели тебе уже не надо ничего?»
В какой-то момент Романа удивляет то банальное открытие, что, живя новой жизнью, он ведь на
самом-то деле никуда не уехал, а остаётся всё в том же, покорённом им городе. И женщины,
которые его привлекали, находятся тут же, рядом. В конце концов, каждый мужчина имеет право
любоваться ими уже хотя бы потому, что они существуют. Разве не так? Эта небольшая внутренняя
сдвижка вроде бы невинна, но она поднимает первую волну мути в бутылке с дремлющим джином.
И тогда обнаруживается, что вся его размеренная жизнь с несколько церемонными визитами к
Лесниковым и с чтением умных книг – это лишь жизнь верхнего, внешнего благопристойного «я».
Пора, собственно, спросить себя и о том, на что нацелено его вроде как невольное, незаметное
и естественное самообразование? Однажды Голубика просто ставит его в тупик этим «зачем?» А
ему, чтобы не саморазоблачиться, не хочется отвечать на этот вопрос даже себе. Да понятно для
чего. Ведь это то же «намагничивание», с тайной глубинной надеждой на завоевательный реванш
по всему «женскому» фронту. Читая в пустыне литературу о сельском хозяйстве, когда все мысли
связывались с работой на земле, ему было бы даже смешно подумать об эффекте, производимом
такими знаниями на женщин. Всё это познавалось из естественного интереса. Нынешнее же
самообразование вдобавок ко всему необходимо и для создания внешнего эффекта, для того,
чтобы хвост пошире распушать.
Вот и выходит, что жена его расцветает всё краше, а фантазия соблазняет теми, кто по уму и
внешности даже рядом с ней не стоял. Иногда в постели в самый неподходящий момент она,
словно хулиганя, вдруг передёргивает колоду женских карт, подсовывая воображению кого-нибудь
из бывших, а то и вовсе из тех, кого он просто видел на работе или на улице. И тяга к жене
оказывается словно подкошенной.
Сейчас же, в ванной, напряжённой гулом воды в трубах, Роман обнаруживает, наконец, что это
уже предел! Свечение Голубики истощилось, прошлое прорвало плотину. Ирэн не спустилась в его
душе, как он того хотел, на несколько ступенек вниз – она рухнула на самый пол. Игры с чувствами
чреваты – случилось то, чего он не ожидал. «Курица Синеглазая», – невольно произносит Роман и
вдруг впервые обнаруживает, как это обидное прозвище, наконец, по-настоящему отдаляет её. И
ничего особенно привлекательного в ней уже нет. И даже синие глаза, эти драгоценные камни её
души, уже не волнуют. Ну и что, что синие? Чем хуже зелёные или какие-то ещё? Да это вообще,
можно сказать, несправедливо считать один цвет красивым, а другой нет. «Что я делаю? Как я могу