– Если хочешь доставить мне удовольствие, – спокойно произносит прапорщик и вдруг с
нарастанием кричит, – то нападай по-настоящему! Как в бою! Убей меня! Убей! Приказываю – убей!
Заводя его, Махонин делает обманное движение, слегка бьёт в ухо – такой слабый, но обидный,
оскорбительный шлепок, от которого звенит в голове. И включение происходит. Роман знает – не
понятно откуда, но знает, как войти в особое боевое состояние, когда жизнь становится на грани. В
этом состоянии бешенство чётко дозируется с точностью мысли и мгновенной реакцией. Убью! Он
бросается вперёд, нанося удары быстро и точно, как научен. Но всюду лишь воздух. Прапорщик
здесь, и его нет. А если в опережение? Так, как ещё не делал. Если бить не туда, где он есть, а
туда, где, по предположению, сейчас будет? И удар впервые достигает цели. Хороший удар,
который чувствуется жёстко и приятно, всем кулаком. Ну, держись!
Но на этом всё и кончается. В ответ тут же прилетает что-то невероятно тяжёлое, от чего на
мгновение встряхивает свет. А потом – целая серия ударов, под градом которых кажется, будто
твой черепок – это тонкая спичечная коробушка, которую хлещут щелчками жёстких пальцев.
Бой продолжается не более двух минут. Роман, скрючившись, лежит на полу. От удара в
солнечное сплетение невозможно дышать. Изо рта течёт кровь. Да уж, вкус крови есть – она
солёная. Прапорщик, склонившись, сидит возле него.
– Ну-ка, ну-ка, взгляни на меня, – просит он, – всё целое?
Он ощупывает его челюсть – слава Богу, всё нормально. Потом, сидя в сторонке, ожидает, пока
ученик отойдёт. Роман становится на карачки, через минуту садится, тряся очумелой головой.
– Ну и как? – спрашивает Махонин.
– Кайф, – шепеляво отвечает Справедливый, почти счастливо улыбаясь разбитыми губами и
выталкивая изо рта сгусток крови.
– Молоток, – усмехнувшись, говорит Махонин, тоже сплёвывая сукровицу, – и меня порадовал.
Достал ведь всё же разок. Ну, ничего, полезно иногда приятные воспоминания освежать. Я хотел
просто вымотать тебя, сделать всё так, будто ты машешься с тенью, а потом нос разбить и на этом
закончить. Но когда ты меня зацепил, то я понял, что тебя пора успокаивать, а то и впрямь
утрамбуешь меня. Более того, признаюсь, дружок, ты показался мне всерьёз опасным. У тебя есть
неплохое качество. Хорошо, когда реакция, как голые нервы, но у тебя вообще нечто другое. Ты
реагируешь не после факта, а до него. Я вдруг обнаружил, что ты меня обгоняешь. Запусти я чуть-
чуть ситуацию, и ведущим стал бы ты. И мне показалось лежать перед тобой с расквашенной
9
мордой, а то и, хуже того, убитым, как я тебе приказал – совсем уж не по статусу. А ты бы мог, я
видел – мог. Почему мог? Да потому что твой внутренний зверь – это монстр. Тебя поддерживает
что-то очень мощное. Ты просто демон какой-то! Мой зверь перед ним – комар, хотя так низко
оценивать себя бойцу не позволительно – собственную психологию надо уважать. Я уложил тебя
сейчас лишь мастерством и опытом. То есть, по большому-то счёту, я, можно сказать, проиграл. Ты
думаешь, мне, мастеру, легко сейчас признаться в этом тебе – сосунку? Но я понимаю, что такое
честь, что такое талант, и ложного вида делать не хочу.
Роман, всё ещё тряся головой, чтобы прогнать туман из неё, не верит тому, что слышит.
– Другое твоё достоинство, – продолжает Махонин, – в полном отсутствии авторитетов. Другим
это вдалбливать надо, а тебе изначально дано. Это чувство в каждом сидит, через него ещё
переступить надо. У твоих сотоварищей надо сначала с полянки души все ромашки да незабудочки
повыщипывать – всё толстым слоем дёрна зарощено, фиг докопаешься, а у тебя (несмотря на
твою тягу к агрономии) весь этот дёрн одним дуновением срывает. Срывает так, что под ним один
чёрный душевный кариес остаётся. Ты пошёл на меня так, будто я вообще никто: конкретно на
поражение – убить это ничтожество, и всё. Почти все методы психофизической подготовки бойцов
строятся на способности раскрыть свою бездну и пустоту, выпустить наружу своего внутреннего
зверя. Твоего же зверя дрочить не надо, – он сразу готов, и даже с перебором. Эта внутренняя
энергетическая пустота в тебе совсем рядом – только ковырни. Длины штыка сапёрной лопатки
хватит. Такое ощущение, будто ты изначально весь на бездне стоишь. Уж не знаю, отчего это так,
да только так оно и есть.
Некоторое время они сидят, переваривая слышанное и сказанное. Роман считал, что в
прапорщике много внутренней темноты, а прапорщик говорит сейчас, что в нём самом этой