— То есть как закрыть? Азовское море отделить от Черного?
— Да.
— Фантазия!
— Нет, не фантазия. Конечно, дело нелегкое, но реальное, в наших нынешних возможностях.
— Не представляю.
— Тогда теплый поток будет омывать Южный берег Крыма, вот что получится. И тогда в Крыму установится климат Цейлона.
— Бред! — усмехнулся Коля Харламов.
— А вот и не бред, не выдумка. Будет у нас Цейлон в Крыму! — воскликнул со счастливой и хмельной улыбкой Толя.
— Да откуда ты знаешь? — повторил свой вопрос Алеша.
— Это еще в прошлом году я был в клубе Мясокомбината на елке… Помните, — обратился Толя к отчиму, — вы принесли мне билет на зимних каникулах? В большом зале была елка, а мне надоело, и я пошел тогда бродить по клубу, попал в малый зал. А там лекция. Один профессор рассказывал про наши реки и моря, про разные проекты электростанций, дамб, каналов. В том числе он и про теплый поток рассказывал… И не идет у меня с тех пор из головы Цейлон в Крыму. И, может быть, я сам, своими руками, буду еще участвовать в этом деле…
— Ух ты! — даже Егоров поддался величию подобных замыслов и восхищенно головой покрутил перед дерзким вмешательством человеческой воли в движение морских течений. — Вот это да! Что ж выходит, — спросил он, перегибаясь через стол, ближе к пасынку, — выходит, что тогда у нас в Крыму свои райские птицы будут?
— И свои жирафы будут, — подхватил Коля Харламов. — Что угодно будет. И бегемоты, и акулы, и крокодилы. Свои собственные египетские пирамиды будут, и китайские пагоды, и джунгли будут. Все будет! — он вызывающе расхохотался.
Тут Алеша поднялся со своего места, бледный и гневный. Он крепко уперся ладонями в стол, так что пальцы побелели.
— Ты почему?.. Ты над чем? — глухо спрашивал он. — Ты над чем смеешься? Слышишь? Ты!..
В первую минуту никто не понял, что произошло. Настасья Ефимовна с недоумением поглядывала на мальчиков. Толя, бережно обняв друга, снова усадил его.
— Ну, тихо, Алеша, тихо! — успокаивал он его. — Тихо! Чего ты вдруг взвился?
— А чего он смеется? Над всем он смеется. Ничего святого нету… — бормотал Алеша, уступая, подчиняясь, но весь дрожа. — Пусть лучше уходит. Ишь, тоже нашелся! Видали мы таких!
— Ну и пускай смеется. Нас от этого не убудет.
— Не хочу… Пусть больше не лезет к нам… Дорн! Так и знай, Харламов… Слышишь? Мы тебе сто раз собирались это сказать. И вот я тебе говорю: не цепляйся к нам. Репейник! Колючка! Раз навсегда отстань от нас… И Наташе скажем: пусть дружит или с нами, или с тобой, как она хочет… Слышишь?
35. Был весенний вечер
Пришел Толя, пришли Воронин и Рычков.
В столовой давно был приготовлен чайный стол с пирогом.
Престарелый патефон, много раз выдерживавший починку в домашней мастерской, кряхтел, хрипел, стонал так мучительно, что Толя страдальчески морщился. Но патефон снова и снова пускали в ход: сегодня нельзя без музыки, сегодня и Женский день и день рождения Алеши.
Александра Семеновна уже несколько раз заглядывала в комнату и, зажимая уши, молила о пощаде:
— Да прекратите вы эту пытку!
Потом, как бы невзначай, она спросила:
— Где же гостья, где эта девочка, которую Алеша пригласил к себе?
Алеша понимал, что мама так часто заглядывает к нему вовсе не из протеста перед завывающим ящиком, а только потому, что ей не терпится поскорее увидеть его приятельницу.
— И чай давно уже готов… Может, она и не придет? Что она сказала тебе, Алексей?
Алеша объяснил, что у Наташи репетиция, а после репетиции она непременно приедет.
Все еще длился закат. Разбросанные кое-где по блеклому небу облака менялись в очертаниях и в окраске. За мокрыми крышами уже не было видно солнца, и на облака ложились нежнейшие акварельные краски, то палевые, дымчатые, то ярко-желтые, вспыхивающие, подобно пламени под пеплом, то угасающие, серые, грифельные. Предчувствием весны дышало небо, а земля еще зябла под остатками снега.
Загремел звонок. Кажется, он никогда еще не был таким громким. Во всяком случае, всех всполошил он. Александра Семеновна кинулась к дверям, но с полпути, улыбаясь, отступила перед Алешей. Бабушка выглядывала из кухни, и пришлось с сердитым видом помахать на нее рукой, чтобы убавить в ней любопытства. Даже патефон, и тот по-своему откликнулся на первое появление девочки в гостях у Алеши, дав на исходе пружины гамму ужасающих хрипов.
Наташа вошла с маленьким чемоданчиком и с несколькими ветками мимозы в руках. Она сняла шубку — на ней было синее суконное платье с черным лакированным пояском, — наскоро поправила волосы перед зеркальцем в передней, приоткрыла чемоданчик, поддерживая его на приподнятом «олене, достала красную, с золотом чашку — «Алеше на память», — и, знакомясь с Алешиной мамой, передала ей мимозу: