— Бойкот? Остракизм?.. Татьяна Егоровна, голубушка, опомнитесь… О чем вы говорите?
— Конечно, вы этого не хотели, но так получилось…
— Если некоторые ребята…
— Многие!
— Если даже многие ребята…
— По моим наблюдениям, очень многие. Может быть, даже все, кроме двух постоянных его друзей — Скворцова и Громова…
— Да… Так позвольте все-таки мне сказать… Если, как вы говорите, все ребята в классе отвернулись от Харламова, до такой степени невзлюбили его, значит здорово же он осточертел им?.. А? Подумайте над этим, Татьяна Егоровна!
Спор этот продолжался бы еще долго, и обе стороны, вероятно, могли бы еще приводить немало доводов и в защиту и в осуждение мальчика, если бы в дверь не постучались.
В следующую минуту в кабинет вошел сам виновник спора. Коля стоял молча у порога, почтительный и встревоженный.
— Здравствуй, Харламов. Присядь, пожалуйста, — сказал ему директор. — Ну!.. Вот… Значит, снова лето и снова каникулы… У тебя когда последний экзамен?
— Послезавтра. Литература.
— Уже послезавтра? Так… Ты куда-нибудь поедешь?..
— Мама сказала — мы поедем этим летом в Коктебель.
— Отлично. А прошлым летом где ты был? В пионерском лагере?
— На даче. В Кратове. В пионерском лагере я никогда не был.
— Ни разу? — изумилась Татьяна Егоровна. — Никогда не был в пионерском лагере?
— У папы дача на станции Кратово.
— Ну да, я понимаю… Очень хорошо, что есть дача. Но все-таки разве тебе не хотелось, — спрашивала Татьяна Егоровна, — никогда не хочется пожить летом вместе с товарищами? С твоими лучшими друзьями, с Громовым, например, со Скворцовым?
— Мы больше не дружим.
— Как? И с Громовым тоже?
— Да, и с ним тоже… Мы больше не встречаемся.
Александр Петрович и Татьяна Егоровна значительно переглянулись.
— С кем же ты теперь? Кто теперь твои товарищи?
— У меня нет товарищей.
Коля, немного отвернувшись, кусал себе то губы, то ногти.
— Простите, — вдруг обратился он к директору, — мне сказали, что вы ищете, требуете меня…
— Без всякого дела… — поспешил ответить Александр Петрович. — Просто мы все вместе, вот я, Евгения Николаевна и Татьяна Егоровна, мы захотели поговорить с тобой, прежде чем расстаться на все лето, поговорить откровенно и дружески…
Директор выбрался из-за стола, подвинул стул и сел так близко к Коле, что колени их соприкасались.
— Послушай, Харламов, — мягко сказал он, — с тех пор, как тебя покритиковали на комсомольском собрании, прошло уже порядочно времени. Ты продумал, за что тебя осудили товарищи, почему они недовольны тобой? Погоди, не торопись отвечать… Мы с Татьяной Егоровной размышляли тут перед твоим приходом… Как это вышло, что ты остался вдруг один? Столько вокруг товарищей, а ты один! Вдумайся хладнокровно: почему так случилось?
Коля старался уклониться от взглядов, настойчиво направленных на него.
— Ну! Харламов!..
Он все молчал, и вспомнилась ему в эту минуту Наташа в весеннюю ночь на ступеньках своего дома, — она бросила ему тогда на прощание несколько негодующих слов и убежала, скрылась…
— Коля! — тихонько и ласково окликнула его Евгения Николаевна, все время молчавшая.
Тогда он повернулся к своей классной руководительнице и поразился выражению ее лица — столько было в нем озабоченности, любви, тревоги; кажется, он никогда не видел такого беспокойного участия даже у матери. Он и смутился и обрадовался.
— Я не виноват, — машинально, с привычной защитной интонацией успел произнести он, но тут же с крутой решимостью, с чувством внезапного облегчения и высокой, до дрожи, захватывающей признательности поправился: — То есть я виноват… И очень, очень виноват!
И смолк опять. Опять вспомнилась ему Наташа. Он видел перед собой сквер и скамью в том сквере напротив памятника героям Плевны. Была и тогда вот такая же минута, когда спазмой повинной готовности сжало дыхание, и все-таки вместо правды и раскаяния он разразился вдруг ложью и отталкивающим самодовольством.
Коля Харламов поднялся с кресла, стараясь не глядеть на директора и учительницу, он признался, что давно уже ищет, как бы загладить свою вину перед товарищами. Но ничего не получается! Ему не верят больше, его сторонятся… Когда, например, он предложил помогать отстающим и слабым ученикам в подготовке к экзаменам, мысль его все подхватили, все ее поддержали, а его самого от дела отстранили. От его помощи отказались. Никто о нем даже не вспомнил.
Что ж, он не может, не смеет, не имеет никакого права жаловаться — вот что он хочет сказать.