Теперь наверху наступила пауза и длилась минут десять.
А после перерыва наверху начались, очевидно, такие важные события, что вся скамья, переглянувшись, разом кинулась к подножке лестницы. Некоторые из женщин, забывшись, даже занесли ногу по ту сторону запретной черты, потом поднялись на самую ступень, и на вторую ступень, даже ухватились уже за гладкие, блестящие, полированные перила, вот-вот готовые к дерзостному движению ввысь…
Кузьма явился перед ними и, грозно шевеля мохнатыми бровями, сказал:
— Не полагается!
— Па-де-де! — взмолились дамы.
— Все равно не полагается.
Женщины отступили.
— Кузьма, голубчик! Дорогой Кузьма! — обступили они его. — Па-де-де из «Лебединого»… Кто это?
— Известно, кто! — неопределенно объяснил Кузьма, но все удовлетворились его ответом.
Кузьма тоже оставался с ними и слушал, склонив набок сверкающую лысиной голову и щуря один глаз.
Вот надвигаются последние такты адажио, музыка звучит все величественнее, все торжественнее. Вот после маленького перерыва следуют одна за другой две вариации, — мужская и женская. Вот отзвучала заключительная «кода». Слышны аплодисменты…
Все внизу безмолвно переглядываются. Кузьма вдруг двинулся вверх, ступенька за ступенькой. Женщины неотрывно, с завистью смотрели на старые его сапоги, потертые, с желтизной; следили, как мелькают, уходя все выше, коричневые, недавно наложенные подметки с еще приметной, еще не стертой чащей белых деревянных гвоздиков.
— Ну, это уже слишком! — очнувшись, начали обмениваться своими соображениями женщины. — Аплодисменты в школе! Аплодисменты на экзамене! Неслыханно! Это уже чересчур, я бы сказала…
— Просто безобразие! Непедагогично, наконец! — возмущается басом сердитая женщина.
— Вы не правы… Вы совершенно не правы! — убеждает ее женщина с добрым взглядом. — Все-таки здесь ведь не простая школа, а…
Сверху послышался прелюд Шопена.
— Что еще такое? Кто же сегодня Шопен? Вы не слыхали, кто Шопен?
— Не знаю… Моя — Чайковский!
— Моя — Прокофьев… Из «Золушки».
— А моя — Бородин!.. Странно! Никто не говорил про Шопена. Не упоминал даже! Не понимаю.
И после Шопена были аплодисменты.
На вершине лестницы вскоре показался Кузьма. Алеша и Толя наблюдали, как он медленно спускался, переступая согнутыми по-стариковски в коленях ногами. Женщины торопили его, опрашивая нетерпеливым шепотом:
— Кто? Кто?.. Да ну же, Кузьма! Что вы молчите? Кто?
Лишь сойдя с последней ступеньки, Кузьма ответил:
— Кто! Кто!.. Ясно, кто! Все она же… Вера Георгиевна попросила ее на бис исполнить Шопена.
Кузьма с гордым видом оглаживал реденькую бороденку. Он уже уходил от женщин, повторяя: «Она!.. Кто же еще… Все она!.. А кому еще в этом классе?» — но женщины следовали за ним неотступно, и сердитая все шипела у него над плечом, до тех пор, пока он не остановился и, смерив ее укоряющим взглядом, сказал:
— А что ж тут такого? Ничего такого нет! Заслужила — так и похлопали. Ваша, бог даст, станцует вот этак, так и вашей похлопают. Обыкновенное дело. Я и сам, за дверями стоял, не удержался, похлопал…
Тут он заметил чужих ребятишек и направился прямо к ним решительным, твердым, неожиданно быстрым шагом.
— А вам чего здесь? Кто такие? Зачем? — сурово шевелил он бровями.
— Здравствуйте, дядя Кузьма! — робко поздоровался Алеша. — Мы тут… Мы ничего…
— А ничего — так и нечего… Ступайте откуда пришли!
— Нам Субботина велела.
— Чего? Как? Что она вам велела?
— То есть не велела, а сказала… Сегодня и у нас и у нее последний экзамен, дядя Кузьма, ну и вот… Она сказала, чтоб пришли… Мы вместе мороженое пойдем есть…
— Мороженое? А-а-а, так бы и говорили… Не признал вас сразу. Это вы, что ли, которые танцевать не умеете?
— Мы.
— Понятно… А ну, пошли! Пошли, пошли, говорю! — сердито закричал он.
Ребята не посмели ослушаться и уходили вслед за сторожем вон из школы. Кузьма выбрался на широкий подъезд, знаками манил дальше, дальше за собой, вошел в дворовый сквер…
— А ну, стойте здесь! — приказал он.
Нерешительно потоптавшись перед газоном, Кузьма неловко прыгнул, но одолеть маленькую зеленую лужайку не смог, зашагал дальше прямо по траве виновато, на цыпочках, пробрался к самой ограде. Здесь, согнувшись, кряхтя, он долго возился у кустов, наломал порядочную охапку сирени, после чего стороной, вдоль железной ограды, вернулся к ребятам.
— Держите! — все так же строго сказал он, передавая им еще мокрые после недавней грозы душистые ветки с гроздьями. — Да ну, берите, когда дают! Слыхали, как Субботина нынче танцевала? По-нашему, по-сокращенному сказать — па-де-де, а потом еще и Шопена на бис. Слыхали? Так поздравить надо! Сейчас она выйдет, отдадите ей сирень-то…