Она поводила плечами, точно ей становилось тесно от подобных упреков, а он требовательно продолжал;
— И чтоб не было в нем… не было этой опасной уверенности, будто он не такой, как все!
Такие вспышки разумной отеческой заботы возникали слишком редко — для этого требовались чрезвычайные обстоятельства, — и ощутимых результатов они не давали. Жизнь в маленькой семье инженера Харламова текла по установившемуся руслу: отцу было некогда, а мать оставалась все такой же легкомысленной, неспособной задумываться об опасностях, подстерегающих сына.
Случалось, во время отпусков или в большие праздники Владимир Павлович оказывался на продолжительное время дома, в семье. Тогда между отцом и сыном завязывались разговоры — всякие, и всерьез и в шутку. Рослый мальчик с насмешливым умом и непринужденной речью нередко увлекал отца. Владимир Павлович, забывая о своих намерениях с воспитательной целью прощупать мысли и интересы сына, держался с ним как равный с равным. Бывало даже и так, что сын с заметным чувством превосходства знакомил отца с такими сторонами жизни, о которых тот и понятия раньше не имел.
Так, однажды Коля распространился о современном состоянии киноискусства в разных странах. Владимир Павлович любил кино, при всей своей занятости пересмотрел почти все картины, о которых сын рассказывал теперь такие интересные подробности. Долго, не перебивая ни единым словом, слушал он.
— В Италии, — говорил Коля, — передовые режиссеры, авторы тех картин, папа, которые мы с тобой видели, привлекают для массовых сцен не актеров, а простой народ, жителей тех самых мест, где развивается по замыслу художников, действие: пастухов Сицилии, безработных Рима, крестьян Калабрии, обитателей пригородных трущоб Неаполя… Ты заметил, как это у них здорово получается? Например, в картине «Нет мира под оливами» актеры, занятые в главных ролях, просто растворяются среди настоящих пастухов! Помнишь? А «Два гроша надежды»? А «Похитители велосипедов»?
Тут Коля, внимательно следя за отцом — какое это на него произведет впечатление? — с солидной медлительностью произнес длинную и явно из чужих слов составленную фразу.
— Правдивое творчество художников, — сказал он, — переплетаясь с подлинными картинами итальянской уличной жизни, с колоритным фоном нищих трущоб или горных, пустынных, поросших одними жалкими колючками пастбищ, дают сплав такой изумительной реальности, которого еще не знало человечество…
Потом он противопоставил прогрессивному итальянскому киноискусству современную продукцию американских растлителей человеческого духа. Бандиты и выродки всякого рода полностью вытеснили с экрана все настоящее, все достойное, все благородное. Величайшему артисту нашего времени Чарли Чаплину больше нечего делать в Америке, и он бежал оттуда, бежал навсегда и поселился в Швейцарии… Ничего! Он еще рассчитается по-своему со всеми врагами мира на земле. Рассчитается по-чаплински!
И опять Коля, пристально следя за выражением отцовского лица, выдал пышную, заимствованную у кого-то фразу:
— Чаплин делает сейчас новую картину, и скоро люди всех наций будут смеяться вместе со своим Чарли, и тогда американские мракобесы содрогнутся, съежатся под взрывами этого сокрушающего, всечеловеческого хохота.
— Да где ты про все это вычитал? — не вытерпев, спросил Владимир Павлович.
Варвара Алексеевна находилась тут же и молчаливо торжествовала: какие еще могут быть опасения за мальчика, если он на пятнадцатом году своей жизни куда более развит, чем иной студент университета!
— Вычитал, не вычитал… Интересно — слушай. Неинтересно — прошу прощения, больше не смею занимать твоего драгоценного времени.
— Да нет, интересно очень! Но все-таки… какие источники?.. Откуда ты все это взял?
— Опять двадцать пять!
У мальчика был снисходительный, иронический вид.
Он с достоинством усмехнулся и уже сделал такое движение, точно собирался уйти по другим своим важным делам, раз нет ему должного доверия у собеседника.
— Да говори, говори, пожалуйста! — заторопился Владимир Павлович.
Коля после нарочито долгой паузы продолжал свой рассказ про Чарли Чаплина: как великий мастер кино долго готовится к своим картинам, сам пишет сценарии, сам сочиняет музыку — все сам! — и как потом читает свои сценарии кружку избранных друзей. «Чтение» такое обычно занимает много часов, потому что это не простое чтение, а игра, показ всевозможных трюков, с применением реквизита, с уморительным обыгрыванием всяческих предметов обихода, как это умеет гениальный Чаплин…