— Громов, — сказал она, — читайте вслух.
Алеша стал читать о том, что завещал стране, умирая, Ленин. Он начал:
— «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии…»
Татьяна Егоровна вместо него произнесла на память, раздельно и торжественно, следующую далее фразу:
— «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!»
Она велела продолжать, и Алеша читал:
— «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока…»
И опять Татьяна Егоровна прервала его, произнесла твердо и четко:
— «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!»
Возбуждаемый словами сталинской речи над гробом Ленина и этой новой формой школьного их изучения, Алеша от пункта к пункту все повышал голос, а Татьяна Егоровна всякий раз завершала новую ленинскую заповедь новой сталинской клятвой со спокойствием и строгостью:
— «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы не пощадим своих сил для того, чтобы выполнить с честью и эту твою заповедь!»
И вот уже все три ряда парт хранили совершенную тишину, — то была тишина любви и озарения, когда с жадностью впитывается каждый звук. Не требовалось никаких объяснений к словам, сила и значение которых растворены в самом воздухе Советской страны, во всех делах и мыслях, на заводах и полях, в школе и дома, в дни войны и в дни мира.
Как будто величественнейшая из песен звучала в классе — песнь с торжественным рефреном, вдохновляющим миллионы людей, песнь с мощными, как удары молота, повторами, нагнетающими в самое сердце мужество, правду и честь.
Алеша, конечно, не мог бы отыскать определений для чувств, с такой силой охвативших его. Что означала собою волна, внезапным холодком пронизавшая ему спину? Откуда вдруг дохнуло ему точно ветром в затылок и ощутимо тронуло корни волос? И почему грудь сама собой раздалась, расширилась, набирая побольше воздуха, чтобы с еще большей силой, чем все прежние заповеди, прозвучала эта:
— «.. товарищ Ленин неустанно говорил нам о необходимости добровольного союза народов нашей страны, о необходимости братского их сотрудничества в рамках Союза Республик…»
Алеша, дожидаясь, перевел взгляд на учительницу, и та, отбивая рукой в воздухе ритм, подхватила:
— «Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью и эту твою заповедь!»
Толя Скворцов давно уже поддался общему настроению. Правда, память о двойке по-прежнему точила сердце, но уже не мешала мысли оживленно работать, связывать далекое прошлое с настоящим и будущим. Даже к последнему субботнему вечеру со всеми его домашними вспышками, к этим частным, никому не ведомым подробностям из его собственной маленькой жизни, ощутимо протянулась в воображении живительная, кровеносная связь от сталинских слов…
Татьяна Егоровна вызвала Арсеньева, спросила, каковы были материальные и моральные предпосылки нашей победы над фашистской Германией. Потом она заставила Антонова и Скопина, дополняя друг друга, разобрать роль колхозной системы сельского хозяйства в дни войны. В раскрытие и объяснение такой особенности советского народа, как морально-политическое его единство, она уже вовлекла половину класса.
В самый разгар этих объяснений дверь класса открылась и вошел директор. Помахав рукой, чтобы все поскорее садились на места, он направился вглубь класса, пристроился на одной из задних парт.
Занятия продолжались. Но непринужденность беседы была сразу подорвана. Минут пять спустя Татьяна Егоровна уже принуждена была отказаться от двустороннего обмена мыслями в присутствии директора и перешла к обыкновенной, объяснительной форме урока. Она сама рассказала, какую роль играла школа в воспитании миллионов воинов, так героически отстаивавших родину, и стала подводить итог уроку.
Клятва Сталина — клятва народа. И год от году, от Октября к Октябрю, твердо и неуклонно движется Советский народ все дальше и дальше по пути, указанному Владимиром Ильичем…
— Так это все и в учебнике сказано.
Толя сам не понимал, почему вдруг вырвались у него эти слова… Он только подумал так, но оказалось, что подумал вслух, и голос его в совершенной тишине прозвучал громко, вызывающе громко… Он смутился, припал к парте лицом.
— Что? Скворцов! Ты что хочешь сказать? — спросила учительница.
Пришлось подняться с парты. Толя виновато оглянулся на директора.
— Нет, ничего… Я так… То есть я… Так получается… — бормотал он, покачивая на петлях откидную крышку парты.