Он чувствовал на себе множество глаз, удивленных, обрадовавшихся неожиданной забаве, насмешливых или участливых. Разжигаемый этими многообразными, но для него сейчас одинаково обидными взглядами, он вдруг вспыхнул и заговорил запальчиво, с вызовом.
— Конечно, — сказал он, уже смело глядя на учительницу. — В учебнике все это сказано. Общие выводы… Взять и прочитать — только всего… А самое главное — это примеры из жизни… То, чего ни в каком учебнике не найдешь.
Было ли то отзвуком его многодневных томлений и надежд, так и не нашедших себе удовлетворения, или события сегодняшнего урока настолько взволновали его — с Толей Скворцовым творилось теперь нечто небывалое. Его охватил вдруг порыв отчаяния и дерзости. Мысли в нем возникали в изобилии. Теснясь и сталкиваясь, они рвались наружу с такой силой, что Толя буквально трепетал под их неудержимым напором.
Столько времени дожидался он, надеялся, мечтал, что его вызовет Татьяна Егоровна поправляться, а она не захотела его слушать… Ну, хорошо! Ну, пусть! Он не критиковать хотел учительницу, не поправлять ее, не обидеть, а только подкрепить общие выводы живым примером… и раз так получилось…
— Вот! — кивнул он на своего соседа Алешу и даже пальцем показал на него. — Третьего дня я был у него в доме. Там собрались стахановцы, скоростники… мастера по холодной обработке металла. Мы, несколько учеников, сидели в соседней комнате, прислушивались, о чем говорят взрослые. Мы мало что понимали, а все равно слушали… И меня как будто на гору возносило… Я догадывался… Нет, не то… Я всем сердцем чувствовал, — поправился он. — Я чувствовал, что вот они, новые люди, о которых мечтал Ленин. Они новые, но очень простые, самые обыкновенные люди. Пиво пьют. Холодят пиво на кухне, в раковине под краном, и пьют, спорят, рассуждают, — смеются… Но если вдуматься во все, о чем они говорят, то становится понятным все, что сказано в наших учебниках…
Новые мысли волна за волной подхватывали Толю, он едва поспевал намеком упомянуть об одном великом явлении советской жизни, как его перебрасывало к другим, не менее важным примерам.
— Мы были еще так недавно одиноки, — говорил он, — были вроде островом среди океана. И океан этот бушевал, швырял на нас волну за волной, бесился, старался затопить остров, поглотить нас без остатка. А волны сами только вдребезги разбивались и разваливались в пене… Или еще мы говорили так — окружение! Мы одни, а вокруг капиталистическое окружение… А теперь круг разомкнулся. Нет больше никакого окружения! Мы уже не одиноки. Врагам приходится строиться против нас уже не замкнутым кольцом, а линией, фронтом… С нами уже половина человечества… И народные республики Европы, и народная Германия, и великий Китай… И даже в тех странах, где правительства еще капиталистические, большинство народа уже с нами… Во Франции, в Италии…
Никто не перебивал Толю — он чувствовал по глубокой тишине в классе, с каким вниманием слушают его.
— Вот… — переводил он дыхание, как пловец, борющийся с пучиной, но уже увидевший перед собою желанный берег. — Вот… и теперь… Теперь труд — наше главное оружие. Трудом мы проложим и себе и другим путь в завтрашнее — в коммунизм. Самое главное теперь — труд, свободный и счастливый, значит несущий изобилие и гордость. Труд, который завещал нам, уходя от нас, Ленин… Вот! — осматривался он вокруг. — Вот! — повторял он, чувствуя, как рассеивается перед ним жаркий туман, и снова видит он перед собой и учительницу, и директора, и класс, и горшки с растениями на подоконниках.
И, как бы выбираясь на берег после бурного плавания, он произнес уже спокойно и веско, повторяя недавние интонации Татьяны Егоровны:
— И мы клянемся, — сказал он, — мы клянемся, товарищ Ленин, что выполним с честью и эту твою заповедь!
Когда он умолк, директор направился к учительскому столику, на ходу выразительно шевеля пальцами, точно пробуя на ощупь только что отзвучавшую речь и довольно улыбаясь.
— Отлично! — сказал он, обращаясь ко всему классу. — Наблюдения интересные, очень вдумчивые, обоснованные выводы, искренность… Всё это прекрасно! Но все-таки есть одна несообразность… Скворцов, как же это получается? Насколько я понял из встречи с тобой там, на лестнице, у тебя неблагополучно с Конституцией? Так? Двойка?
Толя молчал, учительница ответила за него:
— Двойка.
— Что же получается? Значит, одно у тебя на словах, другое на деле?
И так как Толя по-прежнему молчал, учительница подтвердила: