— Будет концерт, будут танцы… А помнишь, я тебе говорил, летом, в лагере, меня танцевать учили… Помнишь?
— Ты ничего не говорил.
— Как же! Мы еще сидели вместе на камне…
— Ты ничего такого не говорил.
— Ну, я еще только-только приехал из лагеря. Помнишь? Еще домой даже не заходил… Еще чемодан был со мной, и он развалился…
— А-а-а-а, ну да… Про чемодан помню. А при чем тут мечта? Ты про мечту хотел.
— Слушай дальше… Ну, вот, у меня, значит, развалился чемодан… — Алеша решительно не знал, как же все-таки признаться другу в тайных мечтах и надеждах, чтобы не смешно было, не стыдно и понятно. — Так вот… Значит, приехал я тогда из пионерского лагеря, а в том лагере подружился я с одной девочкой. Тоже семиклассница… Простая, хорошая… Мне с нею было вот так же легко, как с тобой, даже еще легче… Да… И выучила, понимаешь, она меня немного танцевать… — Сказал, подумал, еще раз повторил: — Умею, значит, я теперь немного танцевать… — и вовсе умолк.
Толя подождал минуту, другую, потом с удивлением спросил:
— Ну, выучился немного танцевать… Ну и что? Что ж дальше-то?
— Дальше? В том-то и дело, что дальше ничего… Не догадался я в свое время спросить, где она живет, а потом уже поздно было. Поди ищи ее теперь. Песчинку!.. Когда их, может, пять миллионов, таких песчинок, по Москве, а то и больше…
— Все равно можно найти. Если хоть имя-фамилию знаешь, то и найдешь… Не сразу, конечно, но найдешь.
— А что, если так — придем послезавтра на вечер, а она уже там? А? Ну, не знаю… Ну, предположим, у нее подруга есть в соседней с нами женской школе, и эта подруга возьмет и приведет ее с собой… Ведь может быть? Может?
— Конечно… — нерешительно согласился Толя, но, подумав, прибавил уже твердо, уверенно: — Очень просто!
— Или как-нибудь еще… Очень, очень хочется, понимаешь… Можно тысячу случайностей выдумать…
Ну и вот… Другому ни за что на свете не сказал бы, а тебе говорю всю правду: так теперь с этой мыслью о чуде в праздник и засыпаю каждую ночь…
Мальчики еще долго оставались у ограды набережной. На той стороне канала какой-то военный все швырял и швырял палку далеко от себя, к самому скверу, и всякий раз большой мохнатый черный пудель яростно кидался вслед и приносил хозяину эту палку в яркой, точно пылающей пасти. Вдали послышался шум мотора, и можно было подумать, что паренек с шестом в лодке испугался этого шума, — он вдруг перестал призывать товарищей своих на землечерпалке «шабашить» и один отдалялся к широким ступеням пристани. Вскоре катерок речной милиции, легкий и быстрый, с развевающимся за кормой флажком, пролетел стрелой мимо и скрылся за мостом, оставив длинный, веером, след и раскачав сильную волну.
— Ты про свое кончил?
— Кончил.
— Теперь слушай про мое…
Толя еще с минуту приглядывался, как волны, с плеском и шипением взмывая на квадратные, покато выложенные гранитные плиты, слизывают с них покров снега, — и открылся во всем товарищу.
С ожесточением выкладывал он перед ним свои домашние тайны, преувеличивая их суровость, упиваясь их неодолимостью, как будто хвастал ими, как будто задался целью во что бы то ни стало подавить ими воображение товарища. Он больше не таил от него ни вечных своих столкновений с Егоровым, ни постыдных совместных с отчимом хождений на заработки к пьяным гулякам, ни бесплодных объяснений с матерью — ничего из недетских своих испытаний и забот, о которых другие, например Алеша или Коля, понятия не имеют… Ему из-за этого, бывает, уроки делать некогда… Ясно?
— Вот тебе! — заключил он с торжеством, с выражением горделивого отчаяния. — Вот! Моя тайна или твоя… Сравнял! У тебя и беда — к счастью… А что ты думаешь? Что, я не понимаю, как это хорошо — укрыться с головой под одеяло и, пока засыпаешь, мечтать о том, как твоя девочка придет на наш праздник? Очень даже понимаю! А теперь ты возьми мое да сравни со своим, взвесь — надорвешься… Пошли! — неожиданно и резко крикнул он.
Алеша, подавленный, тягостно подыскивая какие-нибудь слова в утешение и не находя их, пошел за товарищем.
В переулке ватага малых беспечных ребят, которым и думать-то было еще не о чем, — счастливые! — поджидала грузовые машины и, ухватившись за буксирный крюк, бешено скользила на подошвах по снежному насту. По дворам, соединенным удобными для засад переходами, шла еще более оживленная игра — игра в войну. Бежали ребята, летели снежки, пар вился над головами.
Школьники молча добрались до ноздреватого, мокрого камня у «красного». Здесь Толя бросил: «Прощай!» — и скрылся.
Алеша, оставаясь на месте, машинально размахивал портфелем, описывал им эллипсы и дуги вокруг собственного тела. Невозможным казалось вот так просто, как ни в чем не бывало, пойти сейчас домой, но и последовать за Толей не имело никакого смысла. Чем тут поможешь? Что тут скажешь?