А «полчаса» спустя, когда они вернулись в комнату, было уже ровно двенадцать. Молодежь все еще танцевала и по одну и по другую сторону перегородки.
— Наташа! — взглянув на жестяные ходики, испугалась бабушка. — Наташенька, полночь!
…Сколько набирается сору после всякого праздника! Шел второй час ночи, а все еще хватало возни. Напрасно бабушка старалась загнать внучку в постель — ведь засветло ей вставать, обыкновенный будничный день завтра! — Наташа спать отказывалась. Надев ситцевый фартук, она усердно помогала в уборке, пока комнате не был возвращен ее обычный порядок.
— А завтра у меня вовсе не будничный день, — призналась она за работой, — а вовсе особенный, очень важный день: вечером, после занятий, будет первая репетиция в костюме!
Услышав это, бабушка еще сильнее забеспокоилась, но внучка, продолжая перетирать посуду, тихонько переступая, выразительно шевеля отставленными локтями, поводя то одним, то другим плечом, напевала шопеновские такты.
Было уже совсем поздно, когда в комнате погасили свет и все улеглись спать, — старики по одну сторону перегородки, девочка по другую. Мерцала за окнами морозная, снежная ночь. Внезапным голубым всполохом брызнуло из-под дуги одинокого запоздавшего троллейбуса. Комната на миг озарилась резким магниевым светом и тут же закуталась еще плотнее во мрак. Наташа вглядывалась из-под одеяла в стекла окон, и виделась ей привычная картина балетного класса с одной, сплошь зеркальной стеной, и в той волшебной стене отражалась она сама, танцующая, в бледно-голубом, легчайшем, почти прозрачном платье. Без малейших усилий давались ей самые сложные пластические рисунки. Вот, наконец, она может вовсе не думать о своих пируэтах и обратить освобожденную мысль полностью в творение образа. Движения корпуса и рук, повороты головы, игра глаз и губ в улыбке выражали все, что таилось в музыке Шопена и о чем Вера Георгиевна говорила с таким заразительным увлечением. «Насыщай образ! — стократ убеждала учительница на репетициях. — Наполняй его чувством, мыслью, личными наблюдениями, собственным жизненным опытом… Думай, что именно ты хочешь станцевать!»
Но что такое «собственный опыт»? Наташа черпала из личного опыта все, что могла: легкость особенной дружбы с Алешей в летнем лагере и тягость нечаянной, затянувшейся ссоры с ним… Ну зачем, почему он выдумывает, будто болен, будто грипп у него и не хочет простить ее даже в день рождения?..
После уроков, как и обещала Вера Георгиевна, состоялась первая репетиция в костюме. Снова и снова повторяла Наташа свой танец. За стеклянной дверью класса толпились девочки — смотрели, — и несколько раз в продолжение репетиции Наташа замечала среди школьниц-подруг то одну, то другую артистку театра. И все-таки Вера Георгиевна, закончив занятия, сказала довольно сухо:
— Ничего. С технической стороны, пожалуй, неплохо. А вот главного еще нет. Боюсь, что и не будет, не может быть. Да, да… Только ты не огорчайся, Наташа. Пока не может быть. Понимаешь? За недостатком жизненного опыта.
— У меня есть опыт! — выпалила неожиданно для себя самой Наташа с неудержимой протестующей ноткой в голосе. — Вы не знаете…
— Что? — Вера Георгиевна с изумлением покосилась на нее и потом едва приметно усмехнулась. — Ну, не будем вдаваться в подробности, — сказала она. — Ладно, ладно, девочка! Все придет в свое время.
29. На заводе имени Сталина
Алеша то и дело справлялся: все ли ученики третьего класса «Б» здоровы? Все были здоровы! Два мальчика, за легким недомоганием пропустившие уроки в четверг, к пятнице вполне исцелились вестью об экскурсии.
— Ошибку сделали, — пожаловался тогда Алеша Марианне Сергеевне, — надо было бы с «походом» список составлять… скажем, хоть на сорок человек! А мы — в обрез. Значит, вы, да я, да Толя Скворцов, и отряд… Точно тридцать семь, и ни одного человека больше.
Чем ближе надвигалась суббота, тем чаще обращались к Алеше товарищи с просьбами. Алеша никому уже помочь не мог.
— Сами виноваты, — отвечал он на нападки. — Так вам и надо! Сколько раз я подбивал комсомольцев на экскурсию — никто не поддерживал, а теперь все просятся.