«Ин изволь и стань же в позитуру, посмотришь, проколю как я твою фигуру!..» «Мы в фортеции живем, хлеб едим и воду пьем…» Или еще там есть: «Буде лучше меня найдешь, позабудешь. Если хуже меня найдешь, воспомянешь…»
Свет исходит от этих коротеньких надписей. Они висят над каждой главкой, как фонарики у входа, как сигнальные опознавательные огоньки.
Кажется, стоит только напомнить: «А как лютые враги к нам придут на пироги, зададим гостям пирушку, зарядим картечью пушку», — и сама собой появляется Василиса Егоровна из Белогорской крепости. Она разматывает нитки с рук кривого старичка в офицерском мундире, и молодой статный урядник Максимыч на вопрос комендантши: «Все ли благополучно?» докладывает: «Все слава богу… Только капрал Тихонов подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды…»
Какая это глава по счету и как эта глава называется? Не скажет Алеша и не вспомнит, хоть всю дорогу вспоминай. Нет, надо себя взять в руки, заниматься, как занимался он во второй четверти, а не то, глядишь, опять поползут с разных сторон кислые тройки.
Трудно в седьмом классе! Трудно, и совсем нет времени повозиться у верстака. Только в последние дни, готовясь к новому сбору отряда, Алеша опять пустил в ход пилу, рубанок, молоток, ссорился с бабушкой, отыскивая в домашних тайниках с хламом фанеру, гвозди, клей, обивочные и декоративные материалы. Бабушка клялась, что ничего подобного нет в доме, а он нашел все необходимое и соорудил отличный футляр, с крошечным замком, с изящной кожаной ручкой; внутренняя подставка футляра обложена волнистым черным бархатом, а крышка его обтянута синим плотным шелком — остатками маминой блузки.
Сегодня во второй половине дня футляр этот сослужит свою службу… Но сначала «Капитанская дочка»! В ней четырнадцать глав…
Урок Григория Наумовича был третьим по счету. Учитель пришел в класс с кипой книг подмышкой. Бочком, изогнувшись, сгрузил он книги на стол, поздоровался с классом.
— Все прочитали повесть? — строго спросил он. — Прочитали внимательно?
«Только бы не вразбивку он спрашивал, а подряд, по развитию сюжета!» — мысленно взмолился Алеша.
— Прочитали? Отлично! — удовлетворился Григорий Наумович и больше уже ни о чем решительно не спрашивал.
Он разделил большую стопку книг на пять малых. Изо всех книг хвостиками торчали закладки.
— В таком случае поговорим о «Капитанской дочке».
Худой и высокий, он даже слегка горбился от смущения перед непомерным своим ростом. Весьма широкий пиджак бесформенно висел на нем, к тому же пиджак нередко бывал застегнут не на ту пуговицу. Вообще, надо сознаться, был Григорий Наумович довольно неряшлив, и мятый, дурно повязанный галстук завивался у него, как поросячий хвостик. Столько поводов для мальчишечьих злых шуток! Но Григорий Наумович оставался, пожалуй, единственным из учителей, за которым не было никаких тайных прозвищ.
Секрет обаяния таился в самой неожиданности его педагогических приемов. Он никогда не кричал на учеников, не призывал их к порядку, но сам творил послушную и заинтересованную тишину в классе. Он был неистощим в выдумке сцен, положений, шуток и замечаний, возбуждающих внимание.
— Поговорим, — сказал он, раскрыв несколько книг у себя на столике, и пошел гулять по классу, вдоль парт.
Пять минут спустя Алеша перенесся в Россию восемнадцатого века, с полосатыми столбами на дорогах, с бескрайными и пустынными ее просторами, в страну громадную и несчастную, разграбленную временщиками Екатерины. Лицемерная и беспощадная императрица, по выражению Пушкина — «Тартюф в юбке и в короне», переписывалась с Вольтером, щеголяла перед западноевропейскими мыслителями мнимым свободолюбием, но раздаривала в рабство фаворитам миллионы крестьян.
Григорий Наумович мгновенно находил по закладкам необходимые ему выдержки из Белинского и Герцена, из Добролюбова и Чернышевского, из Тургенева и Горького, показывая то блеск российского императорского двора, то нищету и одичание российских крестьянских масс.
Хитрец! Он вдруг умолкал, щурясь на окошко, прищелкивал нетерпеливо пальцами, как будто пытался и никак не мог вспомнить единственно верного слова, и потом, сыграв на искусственной заминке, чтобы дать роздых слушателям, снова говорил свободно и легко, с силой и подъемом, а там опять переходил к спокойным, ленивым, чуточку даже скучающим интонациям.