Тогда Алеша поднял руку. Ничего больше, только поднял руку — и внезапно ощутил в себе силу, ранее неведомую. Этот миг явил ему новое и важное открытие: он, Алеша Громов, оставался таким же, как всегда, обыкновенным школьником, и в то же время в нем было теперь что-то новое, непостижимое… Ребята расшумелись, вышли из повиновения. Марианна Сергеевна напрасно стучит кулачком — на нее не обращают внимания. Учительница еще только собирается с духом, чтобы помочь ей. А он поднял руку — и тотчас невидимая магическая сила изошла от этой руки, в классе вмиг наступила тишина.
— По местам! — приказал он, и все до единого безропотно кинулись к партам.
Что же это? Откуда вдруг эта сила? Неужели оттого только, что к его имени прибавлено теперь одно единственное слово — «вожатый»?
— Кружок хотите? — сказал он. — Хорошо, будет вам и кружок по технике. В свободное от занятий время станем с вами изучать машины советского производства и учиться делать модели этих машин…
Сбор продолжался. Отряд пионеров имени Павлика Морозова, побывавший на заводе и соприкоснувшийся с жизнью, учился «быть готовым», — учился так, чтобы в этот привычный возглас вливались изо дня в день правда и сила.
34. Dorn
Морозы стихли. Оттепели перемежались метелями. Снегоочистительные машины подбирали снег и по быстрым, с громким скрежетом вращающимся транспортерам сбрасывали в реку. Истаяли, изошли струйками еще недавно крепкие морозные узоры на стеклах автобусов и трамваев. Солнце в полдень прощупывало деревья в белых шубах, — «Прохор да Влас, скоро весна у нас!» — и оснеженные деревья искрились, весело перемигивались в ответ.
К этим последним февральским дням Коле Харламову давно бы понять, что между ним и двумя его приятелями не временная только, не случайная и преходящая размолвка. А он не понимал этого, не хотел понять и, как много раз прежде, старался перехитрить товарищей, загладить ссору, предупредить разрыв. Еще настойчивее прежнего держался он возле Алеши и Толи на всех переменах, вместе с ними возвращался из школы, почти каждый вечер забегал к ним домой и всюду шутил, что в классе у них перевыполнение нормы — не два, а три Аякса, — и полный комплект мушкетеров: Атос, Портос, Арамис…
Отделаться от него не было никакой возможности.
Условились однажды Алеша и Толя с Наташей поглядеть подарки, присланные Сталину ко дню семидесятилетия со всех концов земного шара, — только подошли к музею, а уже Харламов тут как тут, дожидается…
В другой раз собирались ребята на лыжную прогулку в Сокольники, каких только мер не принимали, чтобы утаить сборы, но едва из-за поворота площади Дзержинского открылся им проезд с бывшим подворьем, как увидели не только Наташу, но и Колю рядом с нею со связанными лыжами и палками в руках.
— Опять Дорн втерся!
Они уже называли меж собою Харламова Дорном, по немецкому слову «Dorn» — колючка, репейник: отдерешь такую колючку от штанов — она вопьется в рукав, смахнешь с рукава — прицепится к самой ладони.
Наташа не подозревала, что между ребятами вражда. На Харламова глядя, можно было думать, что тройственная связь нерушима. А Толя с Алешей никогда больше не выказывали в присутствии девочки своих истинных чувств к Коле.
В классе, на уроках, между бывшими приятелями шла негласная, но тем более упорная и настойчивая борьба. Заносчивая фраза о невозможности пересадить свою голову на чужие плечи не была забыта. В часы контрольных работ перед Алешей и Толей, кроме заданий в тетрадках, была и другая, параллельная цель: не отстать от Харламова! Оба ревниво старались опередить его, и когда это удавалось, с каким торжеством спешил победитель положить на учительский столик законченную работу!
Коля Харламов видел это и досадовал тем сильнее, что все остальные в классе начинали понимать истинный характер борьбы между ними. Мало этого — товарищи на всех партах оставались теперь равнодушными к его привычным победам, но громогласно выражали на переменах свой восторг в тех, пока еще редких случаях, когда ему приходилось уступать первенство. Ни тени былого преклонения! Даже к его рассказам и выдумкам, неизменно таким увлекательным, заметно потерян был интерес. С каких пор? Когда это началось? Обидел ли он слишком многих своими розыгрышами, надоел ли своей откровенной заносчивостью или просто ребята отшатнулись от него после того злополучного комсомольского собрания, когда все, точно сговорившись, обрушились на него с обвинениями в срывах и подвохах, в вечном отлынивании от товарищеского долга?