Но Скалли знала, что от нее не ускользнул истинный смысл вопроса.
***
– Какая мать станет просить о подобном?
Она разъяренно швырнула пиджак на кровать.
– Скалли, я думаю…
– А я думаю, Малдер, что она причастна к исчезновению своей дочери. Вот что я думаю.
Малдер только покачал головой.
– Перечитай дело! – Скалли схватила валявшуюся на столе в номере Малдера папку и раздраженно потрясла ею перед носом напарника. – Они поругались из-за какой-то ерунды, поэтому Лорен не стала дожидаться Шейлу. И пошла домой одна… И…
– Ты притягиваешь за уши, Скалли.
– Хорошо, пусть так. – Она раздосадованно взмахнула руками. – Значит, ей в радость жить в мире иллюзий…
– В радость? – Малдер горько усмехнулся. – Послушай, Скалли. Я, конечно, не психотерапевт…
– Все предложения, начинающиеся с «Я, конечно, не…», как правило, прекрасны. Пожалуйста, продолжай.
Малдер проигнорировал ее выпад.
– …Но ты ведь не станешь отрицать, что каждому человеку дозволено переживать свое горе так, как ему проще. Это право, которое нельзя у него отнять. Разве нет?
Скалли закрыла лицо ладонями и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. Но прошло не меньше минуты, прежде чем ей удалось справиться с собой.
– Почему в последнее время ты стараешься непременно перевести тему разговора на меня? – Она опустила руки на колени и впилась в них ногтями с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – И непременно в снисходительном тоне?
– Потому что ты не оставляешь мне другого шанса до тебя достучаться. – Он ответил мгновенно, не задумываясь, будто давно ждал этой возможности и уже тысячу раз проиграл этот спор в своей голове.
– И это не случайно, Малдер. С каких пор ты стал таким… - Скалли презрительно поморщилась, словно ей самой было противно озвучивать готовый слететь с языка эпитет. – С каких пор ты перестал уважать мое личное пространство?
– С тех самых, когда ты прописала себе «таблетки счастья».
– Ты… – Ее лицо покраснело – не то от гнева, не то от стыда. – Ты что, теперь еще и роешься в моих вещах?
– Нет, но у меня может не остаться другого выбора, Скалли. Мне ведь не нужно напоминать мисс Я-Врач-И-Все-Делаю-По-Правилам, что некоторые медикаменты довольно паршиво сочетаются с ношением оружия?
Скалли вскочила на ноги – так резко, что на секунду Малдеру показалось, что она вот-вот подлетит к нему, словно фурия, и отвесит пощечину.
«Бинго».
Но, несмотря на то, что хрупкий баланс взаимопонимания, на котором держались их отношения, был безнадежно нарушен, кое-что не изменилось. Скалли все равно знала Малдера лучше, чем кто-либо иной. И успела разгадать его план до того, как ярость окончательно взяла над ней верх.
Разозлить. Заставить орать, плакать, драться. Неважно, что. Лишь бы дать возможность выплеснуть ту дрянь, что она копила в себе.
До сих пор им удавалось решать любые проблемы молча и на полутонах. И Малдер не знал, почему именно сейчас с таким упорством пытался вывести ее на разговор. Пусть даже на ссору. Потому что любил и хотел помочь? Или им двигала всего лишь уязвленная гордость? Тот факт, что в последнее время он понимает ее не лучше, чем находящийся на пике пубертатного кризиса подросток понял бы тибетского монаха?
Скалли стояла лицом к стене и молчала.
«Прячет слезы? Или считает до десяти, чтобы успокоиться и не пристрелить меня?»
– Почему мы не можем просто говорить о работе, как раньше? – Ее голос был тихим, надломленным, слегка охрипшим, от чего вопрос прозвучал немного жалобно. Не ожидавший такого Малдер на секунду растерялся.
– Потому что теперь все иначе. И «как раньше» уже не будет. Никогда.
Она наконец обернулась и опустилась на кровать. Нет, слез не видно.
Малдер вздохнул и сел рядом.
– Буду с тобой откровенен, Скалли. Я ни хрена не понимаю. Я не знаю, что чувствуют люди, впервые увидевшие своего ребенка спустя три года после рождения и тут же потерявшие его. Меня этому не учили. Могу только предположить, что в такой ситуации самым естественным для большинства было бы шагнуть в окно. Но ты не большинство. Я понятия не имею, каково тебе, что ты думаешь и чего хочешь. И это пугает меня до полусмерти. Настолько, что я готов хоть целый день через горящий обруч прыгать, как мартышка в цирке, лишь бы ты начала говорить. Но если мы на время закроем глаза на такую мелочь, как мои чувства…
– Малдер…
– …То работа остается работой, и сейчас мы – как команда – явно не в лучшей форме.
Скалли вскочила и пораженно уставилась на Малдера.
– Надеюсь, ты не собираешься отправить меня домой?
– Нет. – Он покачал головой. – Я просто прошу тебя – как твой напарник – трезво оценивать свое состояние. В чем я тебе, очевидно, больше не помощник. – Увидев, что Скалли снова начинает закипать, он поднял руку и продолжил: – Когда мы расследовали дело Руби Моррис, когда мы искали Ли Роша, ты указывала мне на то, что я не вполне объективен. И ты была права, что бы я ни говорил в тот момент. Я не ставлю под сомнение твой профессионализм. Но все мы люди и иногда видим в жертвах…
Выражение лица Скалли внезапно изменилось. Брови взмыли вверх, а губы растянулись в улыбке, и Малдер ощутил, как ладони в очередной раз покрываются липким потом, а волосы на затылке встают дыбом от страха. Растерянность в одну секунду сменилась паникой – как у человека, которого, не научив плавать, бросили в открытое море.
Скалли рассмеялась, но в этом смехе не было даже намека на веселье. Приправить чуточкой гротескности – и вышел бы образцовый жутковатый хохот из фильмов ужасов.
– Ты всерьез полагаешь, что я вижу Эмили в скелете Лорен Беннетт? Если это, конечно, она. В самом деле? И это лучшее, на что ты способен как психолог? – Она встала с кровати и отошла к окну. – Тогда позволь спросить: почему же ты не сравниваешь ее с Самантой?
– Дело в чувстве вины, а не в сравнениях, Скалли. Я прекрасно понимаю, что нельзя сравнивать чужого ребенка с тем, кого ты любила…
– Ты любил свою сестру, Малдер! У тебя было время, чтобы ее полюбить! А я – да пойми же ты наконец! – я не любила Эмили. Я ее даже не знала.
В комнате воцарилась полнейшая тишина. Спустя мгновение где-то вдалеке, в одном из номеров на первом этаже, один из постояльцев вдруг взвизгнул и запел – нелепо, комично, абсолютно невпопад. А мгновением позже к этому импровизированному музыкальному сопровождению добавился какой-то ритмичный стук.
«Кому-то там либо очень хорошо, либо очень плохо», – отстраненно подумал Малдер. Его мозг отказывался переварить информацию, которую ему только что предоставила Скалли, и предался посторонним размышлениям, по-видимому, в попытке спастись от перегрева.
«А может, они просто играют в пинг-понг».
Он понимал, что выглядит сейчас немногим умнее китайского болванчика – не хватает только придурковатой улыбки до ушей, но не мог ничего с этим поделать.
«Боже мой, еще двадцать секунд такого молчания, и я тоже начну гоготать как умалишенный». Без всяких преувеличений, если на то пошло. «Смех — защитная физиологическая реакция организма, призванная снять психологическое напряжение, возникающее вследствие препятствия ходу мысли», – любезно напомнил Внутренний Выпускник Оксфорда. «Препятствие ходу мысли». Лучше не скажешь.
Скалли настолько ушла в себя, что едва ли заметила затянувшееся сверх всякой меры тяжелое молчание.
– Ты никогда не думал о том, что Эмили была живым напоминанием об одном из самых страшных событий в моей жизни? – снова заговорила она. – О том, что меня использовали в качестве лабораторной крысы, а потом выкинули, как мусор?
Нет, он никогда не думал об этом.
– Знаешь, Малдер, – Скалли горько усмехнулась, – имей я выбор, то предпочла бы, чтобы меня изнасиловали какие-нибудь пьяные молодчики в парке.
«Мечтал, чтобы она начала говорить? Стоит быть осторожнее со своими желаниями».
Во рту пересохло. Малдер попытался сглотнуть, но не смог. Он чувствовал себя так, словно его сковало каким-то магическим заклинанием. Одна мысль о том, чтобы даже на йоту двинуться с места или издать лишний звук, вселяла в него ужас.