– Это насилие хотя бы было реальным, осязаемым. Я бы смогла его осмыслить, понять. Пережить. У меня не осталось бы другого выбора, кроме как пройти тот же путь, что проходят тысячи и тысячи женщин на этой планете. А что сейчас? Я собственной матери не могу ни черта объяснить, не боясь, что она в конце концов не выдержит и просто сдаст меня в психушку.
Скалли замолчала, погрузившись в свои мысли и отрешенно глядя куда-то вдаль, но Малдер видел, что ее внутренний монолог – а точнее, диалог – продолжается. Она взмахнула рукой, словно одергивая кого-то, чей голос сейчас звучал в ее голове.
– Но речь не об этом, а об Эмили. Да, мне было больно, и горько, и жаль ее. Мне дали возможность почувствовать, чего я лишилась. Но о какой любви ты говоришь? У тебя, черт возьми, было пять лет, чтобы меня узнать. И ты все еще не понял, как тяжело для меня открыть свое сердце другому человеку? Полюбить его?
Скалли резко повернулась к Малдеру и впервые посмотрела ему прямо в глаза. Его бросило в дрожь – и от ее взгляда, и от внезапного понимания: речь шла о нем.
Его накрыла еще одна волна паники. Ждет ли Скалли ответа? Безуспешно пытаясь вернуть себе хотя бы толику самообладания, он встал и наконец-то откашлялся, с неприязнью ощутив во рту горький привкус желчи.
– Я не смотрел на это… так, Скалли. Прости. Мне следовало выразиться иначе.
«Господи Боже, да лучше вырви себе язык. На тот случай, если еще раз вздумаешь открыть рот».
Но она, по счастью, не обратила никакого внимания на этот бессвязный бред.
– Знаешь, о чем я часто думаю? О том, что моя жизнь – сплошная, черт ее побери, ирония. – Ее губы вновь искривились в усмешке. – Уж не знаю, кто там за мной присматривает – Бог или дьявол, но они оба наверняка надорвали животики от смеха. Казалось бы, судьба дала мне все, о чем я когда-то мечтала: интересную работу, мужчину, которого я полюбила, и даже ребенка. Вот только почему-то я безвылазно сижу отшельником в этом чертовом подвале, а потом отправляюсь домой, чтобы провести в полнейшем одиночестве очередной тоскливый вечер. Потому что идеальная работа превратилась в кошмар, мой ребенок вырос с другими людьми и погиб, как только я нашла его, а перспектива реальных отношений с любимым мужчиной пугает меня до чертиков. Меня, которая каждый день рискует получить пулю в лоб.
Ошарашенный, сбитый с толку, Малдер просто молча смотрел на Скалли, не в силах ни произнести что-то связное, ни отвести взгляд.
«Забудь, черт подери. Ей плохо. Она имела в виду совсем не это».
«Или именно это?»
– Ну вот мы и поговорили, Малдер. Доволен?
Где-то глубоко внутри него, вопреки голосу разума, тревожно бившему во все колокола, все громче звучал другой голос – обиды и разочарования.
– «Мы»? Не припомню, чтобы смог вставить больше пары слов.
Она стиснула зубы с такой силой, что на скулах заходили желваки. Резко развернулась и направилась к двери.
– Бросай пить эту гадость, Скалли. Не вынуждай меня писать рапорт Скиннеру.
Когда он обернулся, чтобы посмотреть на нее, комната уже пустовала.
Комментарий к Глава 4
1) Действующее вещество некоторых антидепрессантов.
========== Глава 5 ==========
Рождество в доме Скалли.
Поздно ночью, дождавшись, когда в гостиной воцарится полная тишина, она босиком, тихо, словно мышь, пробирается по лестнице вниз.
Крадется к огромной елке, украшенной переливающейся всеми цветами радуги гирляндой, и начинает суетливо перебирать сваленные под ней упаковки с подарками.
И в конце концов находит крохотную коробочку со своим именем – необычной продолговатой формы, завернутую в глянцевую коричневую бумагу.
– Можешь открыть ее, Дана, – раздается позади мягкий голос матери.
Улыбнувшись, она срывает обертку, не обращая внимания на чересчур лаконичный внешний вид упаковки, не особенно соответствующий празднику, и торопливо открывает заветный подарок.
Внутри что-то сверкает и переливается - какое-то украшение. Огни рождественской гирлянды играют на его идеально гладкой, блестящей поверхности.
Это изумительный в своей простоте золотой крестик на тонкой изящной цепочке.
Замерев в восхищении, она шумно втягивает ноздрями воздух и осторожно, кончиками пальцев, словно опасаясь повредить драгоценное сокровище, поднимает крестик к глазам.
Но внезапно замечает, что в коробочке есть что-то еще.
Горстка песка.
Ее глаза удивленно распахиваются, но в следующую секунду изумление сменяется ужасом. Только теперь она осознает, что упаковка с ее рождественским подарком выполнена в виде крохотного гроба.
– Мама… что это?
Голос отказывается ей подчиняться, и она, боясь, что мать не расслышала ее хриплый шепот, оборачивается, указывая на коробочку дрожащим пальцем.
– Это же твоя сестра, Дана. Мелисса.
Голос Маргарет теперь совершенной другой – жесткий, холодный. Обвиняющий. Ее лицо скрыто в полумраке, видны только скрещенные на груди руки.
Она вдруг понимает, что ее щеки мокрые от слез.
– Но… почему? Что это значит? Где Мисси?
Маргарет, не ответив, щелкает выключателем, и комната озаряется ярким, безжалостным светом люстры.
Она в ужасе оглядывается по сторонам. Хорошо знакомая ей комната изменилась до неузнаваемости.
Обшарпанные стены, свисающие клоками обои. Старая подранная мебель, заваленная каким-то хламом и рваньем. На столе – ничего, кроме банки с окурками и пустой коробки из-под пиццы. Каминная полка покрыта сантиметровым слоем пыли.
Только сейчас она осознает, что в комнате чудовищно холодно. Промозглая стужа сочится через щели в стенах, треснутое стекло дребезжит под порывами зимнего ветра. Воздух пропитан запахом прогорклой еды и табачного дыма.
А посреди комнаты стоит высокая, статная, неуместно роскошная рождественская ель.
Чувствуя, как леденеют руки – не то от холода, не то от предвидения грядущей развязки, она молча смотрит на мать.
Та не похожа на себя и с каждым мгновением все больше напоминает постаревшую версию БиДжей Морроу (1) – тот же безумный блеск в глазах, то же отчаяние на лице. Но она точно знает, что это Маргарет.
– Где папа? Где все? – с трудом выдавливает она из себя.
– Так никого больше нет, Дана.
С этими словами ее мать достает откуда-то пистолет и засовывает дуло себе в рот.
От оглушительного звука выстрела закладывает уши. Елочная игрушка, и без того едва державшаяся на ветке, срывается и, упав на пол, разбивается вдребезги.
***
– Скалли, Пьюзи вызывает нас в участок.
Каждое слово напарника звучало для нее как набатный звон и, отдаваясь в голове болезненной вибрацией, оставляло за собой долгое эхо. Казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут от тех усилий, которые она прилагала, чтобы расслышать в этом предложении то, чего в нем, очевидно, никогда не было.
«Дорожной карты» по развитию их дальнейших отношений.
Как он произнес ее имя? Немного нараспев или отрывисто? Слегка потянув ударный гласный или торопливо «проглотив» его? С вопросительной интонацией или восклицательной? С тревогой в голосе или с обидой?
Он просто произнес его. Ровно, спокойно, монотонно и без всяких эмоций. Что лишь подтверждало то, что она и так прекрасно знала: обратный отсчет пошел. Рубикон перейден, жребий брошен, мосты сожжены. Произошедшее сегодня – вовсе не рванувшая бомба, а просто включившийся таймер. Настанет час – и бомба непременно рванет.
Этот «разговор по душам» стоил ей двух таблеток успокоительного и нескольких седых волос. Но это было ничто по сравнению с тем пронзительным ужасом, который вселяла в нее маячившая впереди неизвестность. Она чувствовала себя как девчонка, которую только что поймали с сигаретой и отправили в ее комнату. И вот теперь она сидит там, пытаясь унять дрожь в руках, и с замиранием сердца прислушивается к разгорающемуся внизу спору и ждет, к какому наказанию приговорят ее родители.