Я секунду смотрела ему вслед, чувствуя глубокую грусть за Роберта, адвоката и славного парня, и за его маму.
***
Последние две недели были просто потрясающими. Мы с Хансеном проводили вместе почти каждую ночь. В основном у него дома, из-за его отношения к моему району и того факта, что его дом был намного лучше моего. Мне нравилась тишина. Отсутствие сирен и выстрелов действовало успокаивающе. Кроме того, это был дом Хансена. И я проводила там время. И он обращался со мной так, будто наши отношения должны стать чем-то постоянным. Он даже сказал мне положить мое «девчачье барахо» в ящик в ванной. Я начала сходить с ума, позвонила Арианне, которая почти начала сходить с ума, а затем пошла и купила «девчачье барахо», чтобы положить его в недавно отведенный мне ящик.
Мы проводили в клубе мало времени, и я была этому рада. Переход от моего прошлого статуса, к старушке оказался более трудным, чем я думала. Большинство девушек шутили со мной, кроме парочки, бросавшей на меня косые взгляды, которых я игнорировала. Тем не менее, мое положение старушки, означало, что я не обязана быть на побегушках у членов клуба, и теоретически должна относиться к другим девушкам так, будто я в чем-то выше их. Чего я бы никогда не сделала. Они были не лучше и не хуже меня. Это никогда не изменится. Даже Линда, казалось, приняла меня в свои ряды, пила со мной пиво и болтала, словно со старой подружкой. Все это время я старалась не говорить глупости. Но отсутствие у меня встроенного фильтра между языком и мозгом, говорил о том, что я не всегда в этом преуспевала.
Хансен обращался со мной так, будто не игнорировал меня весь прошлый год, и мы встречались всю жизнь, а не две недели. Словно я была там, где должна быть. Секс — мама дорогая — секс был лучше, чем я когда-либо могла себе представить. Не только из-за его очень существенных талантов в спальне, но и из-за образовавшейся между нами связи, — неосязаемое, невыразимое словами нечто, придающее сексу гораздо больше глубины.
Именно после одного из таких невероятных занятий любовью я решила, что пришло время лопнуть мыльный пузырь. Начать жить в реальном мире. Я положила руки на грудь Хансена и опустила на них голову.
— Почему у тебя не было девушек? — резко спросила я.
Хансен привык к тому, что я выпаливаю все без особого предупреждения или обдумывания, но его поднятая бровь показала, что ему нужно больше информации.
— С тех пор, как ты прибыл из филиала в Неваде, у тебя не было девушек, — пояснила я. — В любом случае, не в клубе, так, почему?
Хансен долго смотрел на меня.
— Я не соблюдал целибат, если ты на это намекаешь, — осторожно сказал он.
Я кивнула.
— Я так и не думала. Мужчина, страдающий от посиневших яиц большую часть года, не продержался бы так долго, как ты со мной, — твердо сказала я.
Хансен слегка усмехнулся.
— Так почему не девушки из клуба? — спросила я, на самом деле не зная, хочу ли получить ответ.
Хансен посмотрел на меня.
— Потому что, если бы я хотел трахнуть сучку из клуба, то это была бы малышка с волосами эльфа, красивыми глазами и умным ротиком, и больше никто, — сказал он, наконец. — Подсознательно, часть меня, казалось, знала, что в какой-то момент я заявлю на тебя права. И сделав это, мне не хотелось, чтобы после ты имела дело с этими гадюками.
Я в шоке открыла рот.
— Ты прикалываешься надо мной? — нелюбезно потребовала я.
Он ухмыльнулся.
— Нет, детка. На других сучек в клубе, возможно, и было приятно смотреть, но они не были тобой. Я не трахнул тебя, потому что знал, что если попробую, то не смогу тебя отпустить, поймаю в ловушку этой жизни. Осознав, что ты влипла в нее навсегда, я понял, что мне нужно взять себя в руки… заявить на тебя права. Ночь в баре дала мне толчок, в котором я нуждался.
— Не возводи меня на пьедестал, — взмолилась я. — Будет больно, когда я сорвусь с него. Когда ты поймешь, что я не какой-то нежный цветочек, который по своей наивности забрел в притон байкеров, чтобы опорочить свою душу.
Я была далека от невинности, когда пришла в клуб. Я точно знала, во что ввязываюсь.
Его лицо стало суровым, но я продолжила:
— Моя жизнь — это не маргаритки и бабочки. Моя жизнь далека от невинной или хорошей. Моих родителей убили, когда мне было двенадцать. Я видела, как они умирали, видела, как они истекали кровью.
От моих слов его тело дернулось.
— Меня отправили жить к единственной живой родственнице, с которой мама даже не разговаривала. Она была злее половины бандитов района, в котором она жила, — честно призналась я. — Я перешла из дома, полного любви, в дом, пропитанный ненавистью. Горечью. Я жила и дышала этим в течение шести лет…