Выбрать главу

Лакеи склонили головы в поклоне и сказали, что по Санкт-Петербургским новым обычаям будут прислуживать во время омовения, так еще с Древнего Рима заведено.

Графиня Светлана Александровна смутилась, сконфузилась, но не журила лакеев, не упрекала, не прогоняла в шею, не желала прослыть невежей, как пугало огородное!

НЕЗДОРОВОЕ

Помещик майор в отставке Семен Ипатьевич Рохальский долго и пристально наблюдал за рыбаком крестьянином Потапом, словно на Потапе заметил древнеримские письмена.

Потап с высокого обрыва Волги удил рыбу Семену Ипатьевичу на обед, как пошел без денег на ярмарку.

Рыба брала плохо – два пескаря и один ерш – что из них за расстегаи?

Помещик Семен Ипатьевич негодовал, но внешне вида не показывал, потому что слыл среди крепостных разумным рассудительным барином, как Царь-батюшка в деревне.

Потап из соломы и яблоневого листа скрутил цыгарку, прикурил и чадил нещадно рыбам и русалкам на потеху.

«Курит зелье? ну и пусть курит себе на здоровье, крепостной, — Семен Ипатьевич лениво следил за струйкой дыма и переживал, что скотницы не пошли купаться – он следил бы за ними, а не за дымом. – Дым крестьянину прочищает мозги, а умный и творческий крестьянин – подспорье в хозяйстве и барину барыш.

Но с другой стороны, с точки зрения Толкиена, Потап во время курения отвлекается на цыгарку, поэтому невнимательно следит за ужением рыбы мне для пищеварения.

Чем меньше рыбы, тем скуднее ужин для меня, тем меньше здоровья и услады после ужины.

Выходит, что курением Потап подрывает моё здоровье, драгоценное, как племенной бык!»

Семен Ипатьевич поднялся на толстые ножки, подошел к к Потапу, покачивался из стороны в сторону, как следил за кобылой у кузнеца:

— Куришь, Потап?

— Курю, барин! Охоч я до курения, как до работы!

— А, знаешь, ли, смерд, что курение здоровью моему косвенно наносит ущерб, словно саранча на горохе?

— Во как! – Потап почесал за ухом, извлек из волос яичную скорлупу (значит, лакомился яйцами с утра).

— Нездоровое это – курить! – Помещик Семен Ипатьевич в сердцах столкнул Потапа с крутого обрыва на острые камни и бревна – душа вон! – Дзэн!

НИЗМЕННОЕ

Искусствовед, культуролог, историк Андрей Михайлович Короленко слыл в свете большим знатоком и ценителем изящных искусств: от картин фламандских мастеров до поднятия ног в балете польского народного театра «Кобьеты».

На открытии выставок, на премьерах Андрей Михайлович всегда в первых рядах, весел, остроумен, дает советы, критикует, нахваливает – вносит живое слово профессионала – так кухарка на серебряном блюде подает запеченного с антоновскими яблоками гуся.

В Санкт-Петербург удосужился приехать из Саратова знаменитый цирк братьев Гримм.

Андрей Михайлович долго уговаривал себя:

«Эка пошлость и низменность — цирк!

Услада для плебеев!

Низменное, трюки, дурной запах пота и конских копыт, как в аду! — но не сдержался: — Однако, я, как просветитель, как критик и знаток искусств обязан пойти и раскритиковать вертеп, чтобы неповадно стало Саратовским лиходеям культурную столицу осквернять дыханием слонов и тигров».

В субботу культуролог Андрей Михайлович торжественно облачился в фрак, белую хрустящую манишку, обтягивающие модные полосатые панталоны, похожие на лицо Французского шансонье Луи-Филиппа.

В назначенный час Андрей Михайлович обнаружил себя в цирке, среди плебеев (но встречались и прехорошенькие мамзельки, они строили Андрею Михайловичу глазки, с умыслом бросали в него конфетки).

Публика неприятно поразила искусствоведа и эстета в третьем поколении: по-купечески разодеты – ни фраков, ни цилиндров, ни лаковых штиблет, ни тросточек с серебряными набалдашниками.

«Быдло-с».

Но когда началось представление, эстет Андрей Михайлович увлекся чрезвычайно, словно слушал лекцию профессора Разумовского.

«Восхитительно! Ах, как отважны акробаты под куполом цирка!

Поразительно! Дрессировщик засовывает голову в пасть льва, словно зубы пломбирует!

Мужественно, отважно по-солдатски!

Иых! Досадно, что я давно не посещал балаганы и ярмарки, где связь с народом, а только в детстве с папенькой изволил на представление силачей сходить.

Силачи в полосатых купальниках, как девицы в Париже!»

Культуролог Андрей Михайлович растрогался, вытирал слезы батистовым платочком, рассматривал циркачек сквозь золотой лорнет, потирал бородку, хлопал в ладоши, сучил ножками, притоптывал, даже изволил свистнуть, как в детстве свистел, когда подглядывал за прачками в бане.

Но больше всего воображение эстета потрясла акробатка в лиловом трико и в серебряной манишке, словно по Лучу солнечному спустилась с купола.

«Уникальнейшая! Милейшая! Храбрая!

Романтическая особа! Не в пример изнеженным барышням из Летнего Сада, где под кустами пьют шампанское «Клико»!» — Андрей Михайлович расчувствовался, кусал губы, похлопывал себя по щекам и по ляжкам для прилива крови к жизненно важным органам – так эскимос оживляет замерзшего оленя.

Акробатка выделывала трюки, невиданные для балерин польского театра.

Эстет Андрей Михайлович проникся и по завершению представления пошел за кулисы, к циркачам – имел право, потому что – образованнейший человек и культуролог.

Акробатка после представления, в отдельной милой комнатке с ручными макаками отдыхала после трудов – возлежала на мягких подушках, подобно дорогой греческой кошке.

Андрей Михайлович со сладчайшей улыбкой и соразмерным поклоном – не слишком, и без простоты – представился:

— Позвольте представиться… – эстет на миг задумался, как величать эту простолюдинку, и пришел к выводу – никак, – эстет, культурный деятель, искусствовед, историк, принят в лучших домах Москвы и Санкт-Петербурга Андрей Михайлович Короленко.

Разрешите вас ангажировать на вечер!

— Меня уже изволили ангажировать, – акробатка без почтения, но с интересом рассматривала перстень искусствоведа – не фальшивый ли? (фальшивый).

— Ну, тогда на завтрашний вечер, позвольте, ибо сломлен вашим мастерством! — Андрей Михайлович намеренно не сказал – искусством, потому что искусство – для балерин, а не для циркачек!

— И завтрашний вечер уже ангажирован! — акробатка с легкой досадой – то ли из-за того, что отказывает эстету, то ли из-за настойчивости его, прикусила губку.

Андрей Михайлович покраснел – он не ожидал отказа от простой акробатки – хороша, да, хороша и искусна в гимнастике, но не до конфуза же.

Андрей Михайлович эффектно перекинул тросточку из левой руки в правую, и в гримерку боевым маршем ворвался генерал Штоцкий Арнольд Карлович, принятый ко двору.

Генерал Штоцкий мельком взглянул на искусствоведа, подкрутил левый седой ус и…

Андрей Михайлович ретировался из комнатки, словно за ним ползли все кобры Индокитая.

По выходу из шатра, Андрей Михайлович развернулся, остановился и зло сплюнул:

— Скоты-с!

Цирк – никак не возвышенное, а – низменное!

Дзэн!

ОСКОРБИТЕЛЬНО

Графиня Малинина Александра Степановна откровенно скучала, словно просидела в цугундере шесть лет.

Она возлежала в гамаке в Летнем Саду, а поручик Голицын Андрей Анатольевич свирепо вращал усами, выпучивал глаза, надувал грудь колесом, звякал шпорами – кадрил во всю военную прыть.

Поручик – не пара для молодой богатой красавицы графини, но графиня Александра Степановна находила в нем что-то дикое, необузданное, первобытное, степное, и эта дикость помогала разжижать полнейшую суку до уровня скуки серой – так молочник разбавляет молоко бургундским вином.