Затем – венчание, рысаки, смех, умильный обожающий взгляд Анны Игоревны, словно она меня взглядом обмывает на обмывочном столе.
Кровать молодоженов с множеством подушечек; атласное красное одеяло, перина с пухом гуся, балдахин из Парижа, непременно балдахин закажу у француза на Кузнецком мосту, чтобы люди завидовали моему счастью.
Графиня Анна Игоревна робко подойдет к ложу, перси её под тонким батистом трепыхаются, треугольник темного цвета, непременно темный, потому что…»
— Барин! К «Яру» едем? – Иван повернулся в тулупе, поднял лопату бороды.
— Что? К какому Яру? Дурак! – граф Иннокентий Павлович вышел из мягких розовых грёз, смотрел на кучера с ненавистью за неприглашенное вмешательство – так татарин разглядывает непрошеных русских гостей. Возникло желание огреть Ивана тростью по спине, но – бесполезно: толстый тулуп, слой жира – не достигнет удар нужного результата с болью, а рука графская пострадает, и трость обломается, потому что – тонкой индийской работы из слоновой кости. – Забыл, дурья башка?
К Ермолаевым едем!
— Мабыть! Ужо! – Иван отвернулся, свистнул на лошадей, словно соловей разбойник, а не возница достопочтимого графа.
«Почтительно, с долготерпением, нежно поцелую ручку старой графини…» – граф Иннокентий Павлович кусал губы, хмурился, потел, перебирал ногами, как кот перед диким псом.
Показался угол дома Ермолаевых!
— Стой! Дурак! Куда прешь! – граф Иннокентий Павлович вскричал в необычайном волнении с душевной болью гимназиста. – Ворочь! К «Яру»! К «Яру»!!!
«Неведомо, как я здесь оказался! – через недолгое время граф Иннокентий Павлович откинулся на мягкие подушки в отдельном кабинете ресторана «Яр» (балерина Эвка старательно танцевала на столе среди бутылочек и закусок). – Неведомо и непостижимо! Дзэн!»
БЛАГОДАРНОЕ
— Вы называете меня неучем, невежей и дураком, несравненная Светлана Витальевна, а я в огорчении от ваших слов – так огорчается поросенок без проса. – Купец Иван Силантьевич Полушкин, молодой, в красной поддевке, рыжебородый, румяный, в яловых сапогах тянул руки к графине Неверовой Светлане Витальевне, словно собирал малину с медведями. – Человек – высшее существо, будь он купец или граф!
— Полноте, Иван Силантьевич, – графиня Светлана Витальевна коротко хохотнула, но поняла, что смех не великосветский, поэтому приложила платочек к губам, будто стирала смех. – Графы и князья – высшие существа, а купцы – мужики в сапогах.
ХАХАХА!
Потешно я выразила мысль – мужики в сапогах!
Вы куртуазничаете со мной, пожалуй, что даже не куртуазничаете, потому что на куртуазности способны только натуры возвышенные, эстеты, искусствоведы и депутаты Государственной Думы.
Амурничаете, хотя я вам повода не давала, а, если бы и давала, то нет у вас шансов, а у меня желания, потому что гусь свинье не товарищ – это я говорю нарочно мужицким языком, мы изучали мужицкий в Институте благородных девиц; мужицкий русско-народный язык вы поймете.
Не пара я вам, Иван Силантьевич, не пара купцу неграмотному.
Не утомляйте меня больше своими притязаниями, Иван Силантьевич! – графиня Светлана Витальевна в глубокой задумчивости подошла к окну, жадно выискивала женихов около усадьбы, да нет женихов по причине бедности графини и отсутствия за ней должного придания для эстетов и культурологов, только купец сватается, но купец – пыль, несерьезно, пошло и отвратительно. – Пойдите, пойдите же вон, мужик в сапогах! АХАХАХАХАХ!
— Ну, ежели так, то я, с величайшим почтением и в досаде, удаляюсь! – купец Иван Силантьевич пятился к дверям, как рак к норе. – Полагал, что ваша знатность и мои миллионы, что перешли ко мне от почившего папеньки, станут дополнением, как коса к сохе.
— Стойте, стойте, несносный шалун! – графиня Светлана Витальевна, порывисто, как с обрыва в реку, подбежала к Ивану Силантьевичу, взяла его широкие ладони в свои маленькие ладошки! – Вспомните, как в Писании Архангел принес благую весть.
Радостную! Радостную!
Да, это хорошо, это прекрасно, когда весть благая!
Что ж вы сразу, потешный, милый, милый друг, Иван Силантьевич, не упомянули о миллионах, словно вам рот зашили оловянной проволокой?
Дзэн взаимопонимания и радости позволяет соединение любящих сердец немытого безграмотного купца и благородной графини! Дзэн!
Радость-то великая!
НЕСОЕДИНИМОЕ
Артистка погорелого театра Анна Борисовна Бергольц никогда не унывала, даже в постели с нищим купчишкой – так не унывают чукчи отдаленных уголков России.
Анна Борисовна не гнушалась, и без страха и без особого счастья брала деньги за свою любовь, потому что полагала: все всегда всенепременно себя продают – артисты – талант, игру, время – так отчего же не продать естественное – положение в постели с жалким, но богатым болтуном.
В постели Анна Борисовна играла с меценатами, исполняла роль превосходно, затейничала от души, за что получала высокие гонорары и не бедствовала, несмотря на погорелость театра.
Под Масленицу Анну Борисовну ангажировал толстый, значит – зажиточный - купец Иван Евграфович Егоров.
Иван Евграфович прельстился игрой Анны Борисовны в погорелом театре и пригласил на ужин в кабак, где цыгане поют и пляшут с ручным медведем, похожим на японского городового.
Анна Борисовна не надула губки, оттого, что в кабак, а не в ресторацию: она знала, что в кабаках случаем больше денег, чем в самом наивысшем свете, где у графьев штопаные панталоны.
Артистка не прогадала, потому что купец Иван Евграфович гулял широко, с размахом русской реки Волга.
— Вы не поверите, дражайшая Анна Борисовна, сколь любопытным и испытующим сердцем часто случается сердце купца, — Иван Евграфович не целовал ручку артистки, но подливал шампанское, что выше всех поцелуев и дифирамбов – так стог сена для кобылы важнее бриллиантового колье. – Вы мягкая, лишены всяческих предрассудков, и это – мне на потребу и увеселение, ибо женщина, пусть даже артистка погорелого театра, интриганка с, восстановленной хитрым медицинским способом, девичьей честью.
Иван Евграфович много говорил, а еще больше пил и вкушал от щедрот кабатчика, словно готовился к каторге на Колыме.
Анна Борисовна тоже кушала и пила впрок, откладывала (незаметно, она думала, что незаметно, от купца хлебА в переносную дамскую сумочку величиной с мешок арбузника).
От излишеств Анна Борисовна не заметила, как оказалась в неглиже на столе и лихо отплясывала среди бутылей с настойками и серебряных блюд со свинятиной, словно член Английского Парламента лорд Смит после приема у Королевы не помнит своих родных.
Танец Артистки пришелся купцу по душе, и следующим номером Анна Борисовна обнаружила себя совершенно голую в ванной в номере купца Ивана Евграфовича.
Нагота не смутила привычную артистку, а даже придала шарма, зажгла искру ночных увеселений с последующей оплатой.
Купец Иван Евграфович – благородный, несмотря на то, что – купец, сразу предложил Анне Борисовне за ночь золотой червонец, а в подарок от души – кольцо с бриллиантом, похожим на горошину Самарских гороховедов.
Кольцо с бриллиантом Иван Евграфович до поры до времени держал у себя на мизинце, чтобы не слетело, не утратилось, как вечная жизнь.
Анна Борисовна возликовала, воспряла духом – не ожидала столь щедрой награды, поэтому изображала в ванной русалку с веником между ягодиц.
Купец Иван Евграфович вельми смеялся, еще больше подливал и себе и душечке, отчего через час напились пьяными до грусти, и, как часто случается в хмельной компании, стали хвастать предками.