Под Ильин День Семен Михайлович Ломоносов перекушал грибочков со столовым хлебным вином и испустил дух от старости, потому что превосходил жену на пятьдесят лет.
Похороны проходили на Новодевичьем кладбище, с величайшей помпезностью, как при чествовании Римского Императора.
Ольга Павловна в изумительнейшем платье и мантильке производила фурор среди любопытных гусар, словно танцевала канкан в ресторане «Париж».
Возле гроба к Ольге Павловне подкрался гусар Иван Васильевич Шереметьев и шепнул в розовое ушко, как в трубу:
— Сударыня! После похорон приглашаю вас в отдельный нумер в ресторации «Париж».
Не пожалеете, будет весело и балет препакостный.
— Позвольте, Иван Васильевич Шереметьев, но у меня же траур! Как вы смеете? – Ольга Павловна в величайшем негодовании ударила черным веером по руке гусара, словно пыль выбивала.
— Ах, сударыня! Все случайное: жизнь — случайна, смерть – случайна, ресторация и балет — случайные.
Поступайте, как вам дзэн подскажет.
А пока не отвлекайтесь, смотрите, созерцайте по дзэну погребение мужа.
Вечером того же дня Ольга Павловна по дзэну хохотала над потешными балеронами в ресторации «Париж».
МАТЕРИНСТВО
Английский посол Джон Смит прибыл с официальным визитом в столицу России Санкт-Петербург, похожий на Снежную Бабу.
После знакомства с культурными достопримечательностями столицы и ужина в Зимнем Дворце Джон Смит отправился по некультурным достопримечательностями: домам художественного творчества имени Сонечки Мармеладовой.
На Невском проспекте Джон Смит нечаянно наступил своей изящной туфелькой с бантом и серебряной пряжкой на ногу в скрипучем сапоге купца Калашникова Ильи Григорьевича, как в душу русской старухе плюнул.
Купец Калашников гулял широко – кутил, хохотал, потешался, покупал баранки и ожерельями вешал на шеи девиц.
Джон Смит извинился за причиненное неудобство и намеревался уже прошмыгнуть в дом с красным фонарем, но купец Калашников широким жестом шлагбаума остановил его, как паровоз.
— Что же, сударь, пожалуй, полагаешь, что обувка ваша англицкая лучше наших сапог говнодавов?
— Знамо лучше, – английский посол изъяснялся на чистом русском языке, потому что три года изучал язык на Симбирской каторге, где по культурному обмену работал старшим надзирателем. – Ваш, извольте, сапог неизящен, а моя туфелька модная, хоть сейчас с визитом к любому Королю в этих волшебных туфельках.
— Во как, востроногий, переиграл ты меня! — купец Калашников подмигнул гуляй-компании.
Возле спорщиков собиралась толпа, как мыши стягиваются к амбару с зерном. – Ты скажи еще, что ученей меня, грешного.
— Я ученей, чем вы, потому что я – джентльмен, а вы торгового сословия, как гиря.
— Браво, англичанин, и в учении ты лучше меня! – купец Калашников, словно напуганный дворовый пес, качал головой: — Но мой дзэн получше вашего-с?
— Дзэн ваш под стать вам, поэтому мой дзэн лучше, – Джон Смит вошел в азарт, даже ножкой притопнул от нетерпения осадить бородатого купца-наглеца.
— Фу, черт рогатый! – Илья Григорьевич почесал бороду, затем почесал за ухом, словно приглашал блох на спектакль. – Снова ты лучше, английская твоя душа.
— Но из меня мать лучше, чем из тебя, так что не спорь в бреду.
— Мать из меня лучше, потому что вы – грубый купец, а я – женственный!
Я – лучшая мать! – английский посол вскричал в победном восторге – так лорд Байрон кричал с галерки, что он в искусстве.
Наступила тишина, словно в Булонском лесу после урагана.
И грянул гром хохота: смеялся купец Калашников с лопатой-бородой, хохотали бабы – руки в боки упирали, визжали в восторге дети, скалили пьяные рожи нищие и вечные студенты.
Джон Смит догадался, что купец Калашников с самого начала потешался над ним, как над соломенным Манчестерским бычком.
Английский посол приложил батистовый платочек к лицу, наклонился и по лужам без галош побежал от культурного наследия Санкт-Петербурга.
ПОДДУВАНИЕ
Богач Савва Морозов очень любил балерин и других актрисок со смазливыми личиками, похожими на первый снег.
Деньги Савва Морозов тоже любил, как балерин в неглиже.
Бывало, закроется богач в своей казне, откроет сундуки с золотом и пересыпает из руки в руку золотые монеты, тяжелые, словно их малиновым вареньем намазали.
Часть монет Савва Морозов в карман насыплет, а затем балеринам и актрискам раздает от щедрот души своей.
Однажды, после утреннего дзэна вошла в хоромы богача толстая девка в пуховом Оренбургском платке, словно квашня на двух ногах и с порога потребовала:
— Денег давай, да побольше! Я – балерина!
— Давеча я видел балерину, – Савва Морозов усомнился, но на одних усомнениях воз не вытащишь. – Балерины благоприятнее и тоньше в талии.
— Даешь золотые червонцы балеринам, и мне дай, потому что я — балерина! – девка покраснела лицом, злобничала, как пёс после войны с кошками.
— Если ты балерина, то известен тебе дзэн поддувания! – богач нашёл выход из положения, как потайной ход к балерине Протасовой: — Задуй свечу!
Девка с готовностью задула ближайшую свечу, будто три года тренировалась поддувать в кузне.
— АХАХАХАХА! Не балерина ты, матушка, – Савва Морозов изволил смеяться, закутался в горностаевый халат, как Король Франции. — Балерина дзэн поддувания знает, но никогда не опустится до задувания свечи, потому что – не эпатажно!
Ступай, матушка, ногу поднимай, учи дзэн поддувания!
ЧУВСТВИТЕЛЬНОЕ
Графиня Наталья Ростова часто принимала ванны, особенно любила ванны с пеной и мылом, потому что летели мыльные пузыри, словно шарики.
В десять часов пополудни графиня Наталья Ростова вошла в ванную и возлегла в теплую воду с мылом и пузырями, словно в мир красок упала из кареты.
Во время купания графиня Наталья Ростова почувствовала зуд между лопаток – чесалось от грязи, а белые ручки не доставали, словно их заколдовали.
Графиня раздосадовалась, что отпустила девок в трактир – кто же ей теперь спину намылит и вымоет добела?
В доме только муж – граф Пьер Безухов, молодой, толстый, очкастый перспективный Государственный человек в белых панталонах.
Не графское дело намыливать спины дамам.
«Что, если муж мой Пьер Безухов вознегодует, укорит меня, когда я попрошу, чтобы он намылил мне спину и протер мочалкой между лопаток, как метлой прошел по улице? – графиня намокала, но спина зудела сильнее и сильнее, словно по ней подводные вши бегали. – Граф скажет, что дзэн ему не позволяет взять в руки мыло.
Ах, я несчастная натура! – Наталья Ростова прикрыла глаза в безысходности, но вспомнила, словно пробила лед на реке Москве: — Ох! Истопник Иван в полосатых портках и замызганной рубахе, как слон.
Иван не чувствительный, дзэн ему не помеха, как кость в горле!»
— Ивааааан! — графиня Наталья Ростова протяжно пропела, словно готовила голос к постановке в театре. – Иваааан!
На зов пришел Иван истопник – кряжистый дубовый парень, и его никогда не терзали сомнения:
— Что изволите, барыня? – истопник вылил на голову Натальи Ростовой ведро теплой воды, будто в купель окунул.
— Иван! Немедленно намыль мне между лопаток и потри спину мочалом французским! — графиня Наталья Ростова нагая – что стесняться мужика? – встала в корыте, вышла, наклонилась, уперлась руками в края, как кланялась народу. – Тебе графский дзэн не помеха, мужик!
Нет в тебе барской чувствительности!
НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ
Поручик Голицын Семен Игнатьевич манкировал придворный этикет, манкировал, манкировал и доманкировался.