— Аз есмь благородных кровей, – купец Иван Евграфович кулаком (не сильно, иначе пробил бы сам себя) ударил в грудь. – Мой род от Пушкина и его арапа.
— Как же от арапа? – Анна Борисовна разбила фужер, но взяла новый. – Два мужчины не могут продолжать род, даже, если один из мужчин от арапа произошел, как Иванка из сажи выскочил.
Для деторождения необходима одна женщина с бедрами и увеличенными, как у козы Меки, молочными железами.
Спорили долго, даже отодвинули на потом постельные утехи с похрюкиванием и подпрыгиваниями до потолка.
К утру выяснили, что находятся в родстве, не далеком, не близком, но недопустимым для постельных игр, как кошка не совокупляется с собакой.
Третий граф по материнской линии от Анны Борисовны – отец бастарда, а тот, в свою очередь – сын предка купца Егорова.
В унынии, но с обильными возлияниями, Анна Борисовна и купец Иван Евграфович восседали на ложе, но не прелюбодействовали, потому, что – родственники как Минин и польский царь Иозеф.
— Не соединимся! – купец Егоров разбил стакан о мраморную статую Венеры! – Дзэн!
— Несоединимое! – Анна Борисовна натягивала парик, а затем – затейливые кружевные панталоны (подарок князя Шереметьева). – Но дзэн позволяет несоединимое забрать, ибо это не убеждения против любви!
Анна Борисовна ловко сняла с пальца Ивана Евграфовича кольцо с бриллиантом, спрятала в чулке, захватила обещанный червонец и убежала в погорелый театр с добычей.
Купец Иван Евграфович долго сидел с молчанием, затем махнул рукой, крякнул, вызвал девок и цыган, поднял большой палец левой руки:
— Несоединимое!
ОТВЛЕЧЕНИЕ
Художник, действительный член академии художеств Иван Антонович Кустодиев очень стеснялся барышень, поэтому имел связи только с проститутками, словно отмывал грехи своего деда проказника.
Первое время картины уходили бойко: на ярмарках, в театрах, в салонах, где дамы напомаживают пятки, чтобы не скользили во время балетных прыжков.
Но уже третий месяц Иван Антонович сидит без барыша, картин накопилось – гора, а денег нет даже на суп с фрикадельками из конины – так страдает горец без форели.
К удрученному Ивану Антоновичу забежал с мороза расторопный художник Силантий Анфимович Вознесенский, удачник по жизни, художник с неотразимой уверенностью в своем таланте и в силе денег.
Силантий Анфимович с укором осмотрел бедный стол, мутную самогонку и дешевую женщину под балдахином, затем укорял Ивана Антоновича, журил, как кота Ваську:
— Что ж, друг милый, Иван Антонович, колышешься от бедности, а картины умные не рисуешь на продажу, словно возомнил себя римским патрицием в золотом шлеме?
Чайники изображаешь на картинах, медведей, натюрморты с убитой птицей, а не чувствуешь веянья времени, когда медведей съели, мясо уже не употребляют, а только – растительное, и чайники – дурной тон, все равно, что пукнуть на приеме у Кардинала.
— Что ж я нарисую, Силантий Анфимович? — Иван Антонович развел руки, да нечаянно в глаз пальцем заехал девке – пусть её, на то она и девка, чтобы в глаз ей ежедневно били. – Отворяется дверь в бесконечность, а я без денег и без рвения к оным.
— Голых баб рисуй! – Силантий Анфимович ударил тростью по ноге девки – пусть отрабатывает, гулящая. – Голые барышни всегда в моде, как абрикосы зимой.
Нынче в поветрии, когда графини себя заказывают в обнаженном виде на холсте, а затем холсты милым друзьям раздаривают, словно пирожки из золота.
Прорисовывай самое интимное у графинь, тогда – барыш тебе, как конокраду.
— Совестливо мне, — Иван Антонович пожурился, краснел, отводил глаза от друга, будто напакостил его жене. – Как это – голая женщина?
Стыжусь я обнаженной натуры, как огня.
По мне лучше чайники и медведи бурые, с гениталиями.
— Экий ты, недальновидный талант, Иван Антонович, – Силантий Анфимович воскликнул в сердцах, махнул стакан перцовой, крякнул и уже с одобрением посмотрел на девку продажную (она натягивала рваные чулки). – Ты, когда голую графиню рисуешь, или купчиху, то представляй, что перед тобой не обнаженная женщина позирует, а – медведь, или чайник с носиком и двумя выпуклыми китайскими крышками.
Умом отвлечешься от обнаженной графини, ан и талант за деньги получится на холсте, как медведь, но только – баба голая.
Отвлечение! Дзэн!
Силантий Анфимович схватил в охапку кушак да шапку, и девку прихватил, как ветер.
Член Академии художеств Иван Антонович долго сокрушался над своими страхами, думал, грыз ногти, а к вечеру направился с визитом к худенькой красавице балерине графине Антохиной Ильзе Михайловне.
Ильза Михайловна заказала Ивану Антоновичу портрет себя в обнаженном виде в полный рост (портрет для утех друзей).
Иван Антонович рисовал графиню балерину Ильзу Михайловну, а думал, что рисует не её, и даже не медведицу, а – свинью розовую с салом и щеками.
Когда Ильза Михайловна взглянула на портрет, то схватила себя за голову, затем – за бедра и вознегодовала, долго журила художника, потому что он изобразил её толстой, как свиноматку розовую.
Иван Антонович, разумеется, денег за заказ не получил, выбежал с портретом пристыженный, в душе клял Силантия Анфимовича за дурной, недружеский совет.
На улице купец Порхальский Егор Кузьмич с восторгом вырвал из рук Ивана Антоновича портрет растолстевшей обнаженной балерины, отсыпал за художество полные карманы серебра и золота и заказал еще и еще портретов голых женщин, толстых, как свиноматки.
С тех пор Иван Антонович не бедствовал, получал заказы отовсюду, даже из заграницы, рисовал толстых женщин, но натурщиц представлял свиньями.
НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ
— Что есть война и мир? – граф Толстой Лев Николаевич спросил у дворовой девки Натальи Ростовой в сельской бане.
— Неопределенность событий есть война и мир! – девка Наталья Ростова заколыхалась от смеха, хлестала графа по оголенным ягодицам березовым веником с листьями.
— Неопределенность? Хм? – граф Лев Николаевич Толстой задумался надолго, а затем хлебнул квасу и произнес с противодействием своим ощущениям – так карась гонится за щукой. – Смысл неопределённости не определен дзэном!
ВОЛШЕБНОЕ
Врач Антохин Антон Павлович лечил только бедных крестьян, в чем видел пользу Отечеству и приростание здоровых людей.
На прием к богатым Антон Павлович не выезжал из принципа, даже пенсне-с не вытаскивал из кармана, когда его умоляли навестить тяжело больного графа или графиню.
Земское дворянство определило бы Антона Павловича в сумасшедший дом, но крестьяне с косами и вилами отстояли лекаря:
— Волшебник он! Чародей! Денег не берет и девок не щупает!
— Да, я волшебник и чародей! Дзэн! — Антон Павлович радовался, ему льстило, что крестьяне его возвеличивают, словно Римского сенатора, и ставил клизьму с перцем очередному пациенту, хотя пациент жаловался на зубную боль.
ВЕЧНОЕ
Помещица Салтыкова Евграфья Васильевна мечтала о вечной молодости со львами и зебрами в конюшне.
В детстве Евграфья Васильевна читала книжки с картинками об Африке, и мечтала о львах и зебрах.
Диковинных животных она видела в зоологическом саду в Санкт-Петербурге, но не купила по причине дороговизны тварей.
Время шло, и Евграфья Васильевна видела, что стареет, как коряга – даже мечты о зебрах и львах не помогали.
Задумала она стать вечно молодой, как статуя Аполлона в музее Эрмитаж.
Евграфья Васильевна, что только не перепробовала: спала с молодыми балеронами, пила кровь младенцев, высасывала мозги девушек, прокалывала иглами сердца крепостных, варила заживо в кипятке приезжих индейцев, живьем глотала цыплят.