Вечная молодость не наступала, а старость скакала огромными прыжками мастодонта.
Однажды Евграфья Васильевна на ужин поедала селезенку молодого балерона (танцор с ужасом сидел рядом и переводил взгляд с дырки на теле на свою селезенку на столе), скрипнула дверь и вошел старец в капюшоне и с посохом в руках.
— Ведун! Дракар! Чародей! Подари мне вечную молодость! — Евграфья Васильевна Салтыкова сразу поняла, что перед ней кудесник, потому что простых людей стража не пропустила бы в дом.
— Что есть вечное? – старец задумался, поднял посох, как молнию. – Вечное есть – злато! Дзэн!
Старец ударил посохом в темечко помещицы, как лед расколол на реке.
Тело помещицы со стуком упало на дубовые половицы, и старец добил танцора без селезенки – чтобы не рассказал людям о случившемся.
Затем ведун переворошил сундуки, забрал злато и серебро, и с тихим хихиканьем вышел из горницы в вечность.
ЕСТЕСТВЕННОЕ
— Что же вы, поручик, неловкий, как стреноженная макака из зоосада? – графиня Елена Дмитриевна Бармихина потешалась над поручиком Семеном Михайловичем Радищевым. – Волан – игра спортивная, простая, а вы стоите, столб столбом, словно вас из Египта привезли в телеге.
Бегите, отбивайте волан, поручик!
АХАХАХАХАХ!
Это же естественно, просто!
Графиня Елена Дмитриевна в обтягивающем трико, нарочно приобретенным для игр на свежем воздухе, причем куплено не у русских купцов, а у бесстыдных французов, что жалеют материю на костюмы, бегала за воланом, наклонялась, пуляла волан в сторону поручика Радищева, как стрелу Амура запускала.
— Естественно-с! Дзэн! – поручик Радищев прикрывая чрезмерно натянутые панталоны, на деревянных ногах шел к волану, также древянно наклонялся, поднимал волан левой рукой, а правой загораживал чресла, бросал волан в сторону гибкой графини, которая не замечала, что спортивный французский костюм слишком откровенен, как если бы его и не было.
ВООБРАЗИМОЕ
Граф Польских Андрей Семенович обожал командовать, словно груши глотал целиком, с черенками, когда командовал.
В удобное время он созывал дворовых людишек, приказывал им, руководил, отмечал довольство или недовольство на лицах подвластных.
И знатные друзья не избегли участи находиться под командованием графа Андрея Семеновича, потому что он — влиятельная особа, принят ко двору, и богат до неприличия, как золотая кровать под серебряным балдахином.
На Рождество граф Андрей Семенович почувствовал необычайный зуд к командованию, словно мыши в панталонах щекотали.
— Всенепременно укажу, покажу, раскомандую людишек и жену свою графиню Наталью Петровну! – граф Андрей Семенович щипал бородку, поправлял золотые пенсне-с, хихикал, сучил ногами и размахивал белыми ручками с множеством фамильных перстней.
Только граф Андрей Семенович собрал людишек под команду, как бежит курьер и докладывает на ходу зычным голосом, будто трубу в глотку вставил:
— Ея Величество Императрица Елизавета Шестая оказывают честь вашему дому, граф Андрей Семенович Польских.
Прибыла Императрица, не то, чтобы в горячке, но взгляд тяжелый, словно крышка чугунка.
Андрей Семенович возрадовался, что Императрица честь оказала присутствием, но чуть лёгкая досада терзала, неудовлетворенное чувство командования, словно спасал из реки княгиню, да все равно она захлебнулась.
Граф Андрей Семенович не накомандовался сегодня всласть, не потешил себя, не показал открыто тайные намерения генеральского сладострастия.
Императрица за ужином много пила, пристально следила за графом Андреем Семеновичем, а он только взор долу опускал, как провинившийся конюх.
До боли в зубах, до сведенных в судороге конечностях граф Андрей Семенович возжелал командовать Императрицей Елизаветой Шестой.
«Вообразимо, ли это, чтобы я командовал Императрицей, как дворовой девкой без трусов?
Когда же наступит золотое Библейское время, когда простой граф сможет командовать Императрицами?
Ай, если немедленно не покомандую, то сойду с ума! Дзэн!»
Граф Андрей Семенович ошибся в себе, как ошибается каша в горшке.
Он сошел с ума чуть раньше, поэтому вскочил со стула, запрыгнул на стол, подбежал по блюдам (серебро, золото, хрусталь) к оторопевшей Императрицы, мотал головой, как бык осеменитель и с красным лицом, пеной изо рта выкрикивал команды:
— Во фрунт! Налево! Направо! Сено-солома! Раком!
Императрица с детским простодушием хохотала, словно граф Андрей Семенович не граф вовсе, а – клоун Петрушка в балагане.
НЕОБЪЯСНИМОЕ
Император Всея Руси Павел Романов слыл ходячим сводом законов, им же и сочинённых.
Больше всего на свете Павел Романов обожал инспектировать войска, выискивал худое и доброе: радетельных награждал, а слабых казнил, хотя и переживал очень: утром казнит, и до вечера кручинится, упрекает и журит себя за несдержанность – так гимназистка после попойки с гусарами наказывает себя пощечиной.
В Н-скую губернию на заставу император Павел Романов прибил по предварительному сговору, так что господа офицеры подготовились к инспекции, даже фамильярничали с дамами, но затем их от греха отослали с заставы, как курей прогнали с яйцами.
Император прибыл и расхаживал, инспектировал с величайшим довольством.
Одни господа показывали выучку верховой езды, другие – шашками рубили и из пистолей палили, третьи брали во фрунт, четвертые – ходили строевым шагом – ать-два!
Император Павел Романов умилялся, иногда хмурился, когда видел упущения, и вдруг, остолбенел, остановился около поручика Голицына Петра Феофановича.
Поручик Голицын не отошел после вчерашних именин, не замечал присутствие Высочайшей особы, поэтому с хмурым выражением лица играл в бирюльки, как школяр.
— Что это вы совершаете, милейший? — Император Павел с любопытством разглядывал бирюльки, словно глядел в озеро с русалками.
— В бирюльки играю! – поручик Голицын ответствовал без должного почтения, потому что не поднимал тяжелой, как Сизифов труд, головы.
— Бирюльки! Ах, как потешно!
Восхитительно! – Император всплеснул руками в белых перчатках. – Чудесно! Премиленько!
И отвечает офицер без подобострастия, без меда в голосе!
Вот, какие главнокомандующие нужны Русской армии, чтобы от немца не драпали с голыми пятками.
По высочайшему указу поручика Голицына немедленно произвели в генералы.
Когда же Император отбыл в Санкт-Петербург, после инспекции, господа офицеры с должным почтением (с генералом разговаривают!) расспрашивали Голицына Петра Феофановича, как же он не оробел? почему дерзновенно, но оказалось, что с удачей, общался с Государем Императором.
Генерал Голицын только руки разводил в сторону, словно барышень ловил на заливном лугу, и мычал нечленораздельное.
За него отвечал штабс-капитан Веденский Кузьма Георгиевич:
— То необъяснимое, господа! Необъяснимое! Дзэн!
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ
Корнет Оболенский Михаил Юрьевич очень стеснялся с барышнями, словно не молодой, а старик под дубом.
Он краснел, потел с дамами, а продажных девушек с Трехгорки величал по батюшке и на «Вы».
Товарищ корнета Оболенского повеса и жуир поручик Семенов Матвей Филиппович много потешался над робостью Михаила Юрьевича, но по-дружески посмеивался, накручивал усы и в усы же смеялся, как в батистовый платочек с вышитыми русалками.
— Полноте, полноте, Михаил Юрьевич!
Пора бы уже и Амура барышням подпускать бескрылого, но со стрелами.
Вы навязали себе робость, а это для военного человека – недопустимо, все равно, что на козе скакать по бездорожью.