Примерно в это же время из Советского Союза в далекий Египет прибыли наши ракетчики, которым предстояло выполнять интернациональный долг — защищать египетское небо от налетов израильской авиации. Вот уже в течение нескольких месяцев израильтяне наносили ракетно-бомбовые удары по пригородам Каира, другим населенным пунктам ОАР, не считаясь с решением Совета Безопасности ООН. Самым кровавым был налет 12 февраля на металлургический комбинат в Хелуане, где погибли восемьдесят рабочих и более ста человек получили ранения. Жертвами других налетов стали и арабские школьники — тридцать один убит и сорок шесть тяжело ранены. В это же время израильская авиация нанесла ряд ударов по средствам ПВО египетской армии. Тогда-то по просьбе правительства ОАР Советский Союз протянул руку помощи арабскому народу. В феврале была сформирована часть противовоздушной обороны особого назначения, которая в марте была переброшена в ОАР. Все делалось в обстановке строгой секретности. Вспоминает участник тех событий командир зенитного ракетного дивизиона К. Попов:
«Командировка в Египет началась для меня с приезда в дивизион (служили мы тогда в Московском округе ПВО) Бориса Ивановича Жайворонка. Однажды он говорит: формируется часть для подготовки военнослужащих ОАР в СССР. Предстоит командировка на полигон, нужны грамотные специалисты. Прибыли на полигон и действительно вначале готовили арабских ракетчиков. Долгое время факт предстоящей командировки в Египет держался в тайне. Помню, прошли медкомиссию на предмет службы в местности с жарким сухим климатом. Кто-то высказал мысль — поедем во Вьетнам (он тогда отражал американскую агрессию). Подняли справочники — сухого климата нет ни на севере, ни на юге. Поняли, стрелка клонит на Африканский континент. Нам сообщили о том, что командируемся для оказания интернациональной помощи в Египет, за 15 дней до отъезда. Пролетели эти дни в напряженнейших тренировках. А затем железнодорожным транспортом до черноморских портов — и в Александрию.
В Александрии за ночь транспорт был разгружен. Технику дивизиона перекрасили в желтый, а точнее, в песчаный цвет, погрузили на тягачи. Сами переоделись в такого же цвета форму. Делалось это просто. Каждому специалисту вручили по мешку, где лежало обмундирование без погон, полотенце, столовый прибор, сухой паек…
Глянуло солнце, и мы не узнали самих себя… Непривычная для глаза горящая желтизной техника, мы в странной форме. Все это, а также египетские военнослужащие с оружием на дорогах отчетливо говорило: мы прибыли в страну, ведущую войну. Совершив марш, заняли огневые позиции и были готовы к отражению воздушных налетов противника…»
О своих первых впечатлениях на египетской земле рассказывает еще один участник тех событий — Б. Жайворонок: «Прибыли в Египет весной, когда подул хамсин. Хамсин — по-арабски «пятьдесят». То есть столько примерно дней с небольшими перерывами свирепствует пыльная буря. Адская жара и песок, бьющий в лицо, вызывают слабость, повышают раздражаемость. Скачет давление, скачет сердце. Со временем акклиматизировались, однако до конца так и не смогли привыкнуть. И сейчас вспоминается хрустящий песок: на зубах, в каше, компоте…»
Советские люди знают из газет о том, что происходит в Египте, однако и слыхом не слыхивали про то, что туда отправились с интернациональной миссией воины их страны. Это было тайной за семью печатями всю египетскую кампанию.
В субботу, 14 марта, несколько «новомирцев» решили навестить своего бывшего шефа Твардовского, который вот уже несколько дней безвылазно сидел у себя на даче. Один из участников той поездки А. Кондратович вспоминает:
«Поехали втроем — Хитров, Виноградов и я. Сеялся мелкий снежок. Было тихо… Говорили о многом, и я без системы запищу то, что сказал А. Т.
— Хорошо говорил о письме „трех Анатолий Максимович Гольдберг. Сейчас заграница гудит о письме Суслова, Шелепина и Мазурова, которое они якобы подписали с критикой экономики страны, оказавшейся из-за неумелого руководства Брежнева и Косыгина в плачевном состоянии (как выяснится позднее, и мы об этом уже знаем, суть событий была как раз в обратном: Брежнев выступал с критикой экономики, а не Суслов и К°). Наш МИД вчера опроверг это…
…Все дело в том, что в Советском Союзе ничего не говорится о разногласиях в верхах. А ведь нет такого правительства, как он сказал, где не было бы никогда никаких разногласий. У нас нет гласности — вот во что упирается все дело. А ее не будет и при смене высшего руководства. Я Суслова знаю. «Новый мир» он не любит…
…Куда мы идем, никто не знает. Знаю только одно — хорошего не будет. Экономику резолюциями не спасешь. Единственная возможность спасти положение — это открыть все шлюзы для гласности, для откровенного разговора. Но именно этого они и не могут сделать. Потому что, если бы они думали иначе, они бы не ликвидировали «Новый мир», а, наоборот, поддержали его.
…Вообще впереди много трудного, мне это ясно. Ясно, что как раз самые большие трудности еще впереди, а все-таки есть необратимые вещи, и как говорят, а все-таки она вертится. Не могут они уже многого вернуть при всем желании. Вы думаете, Брежневу не хотелось бы вернуть страх? Хотелось бы. Но он этого не может. Правление Санчо Пансы (так он называет Хрущева), каким бы оно ни было, привело к переменам необратимым, к процессам неостановимым, хотя их и пытаются заморозить, обратить жизнь вспять. Но на этом рано или поздно они голову сломают…»
14 марта в «Комсомольской правде» было напечатано интервью с популярной киноактрисой Викторией Федоровой (дочерью Зои Федоровой). В нем актриса в основном делилась с читателями впечатлениями о своих прошлых ролях, рассказывала о своих планах на будущее. Ни слова о своей личной жизни она не сказала. Между тем ей было что рассказать. Широкий читатель практически не знал о том, что ее отец — дипломат Джексон Тэйт — еще до рождения дочери (в конце 40-х) был вынужден вернуться в Америку и с тех пор ничего не знал о ее судьбе. Став взрослой, Виктория несколько раз пыталась установить с ним контакт, однако у нее ничего не получалось: обращаться за помощью к властям в таком деле по тем временам было бы наивно, тем более было опасно обращаться с такой просьбой к иностранцам.
За несколько месяцев до своего интервью «Комсомолке» Виктория развелась со своим первым мужем — сценаристом Ираклием, с которым она познакомилась еще в середине 60-х во время учебы во ВГИКе. Теперь же она жила с 30-летним архитектором по имени Сергей. Этот человек произвел на нее впечатление прежде всего своим умом и образованностью. Сергей владел немецким и английским языками так же свободно, как и русским, был хорошо начитан. Но, главное, в период ухаживаний за ней он был очень внимателен и нежен. Виктория жила с ним, даже не помышляя отправиться в загс, поскольку предыдущее неудачное замужество вселило в нее панический страх перед этой процедурой. И хотя она переехала к Сергею в его шестикомнатную (!) квартиру, где он жил вдвоем с матерью, она решительно заявила, что оформлять брак не желает. Правда, затем уточнила: мол, пока не желает, поскольку ей необходимо время, чтобы забыть прошлое замужество. Ничего этого, естественно, в ее интервью в «Комсомолке» не было, да и быть не могло — не те времена стояли тогда на дворе, чтобы личная жизнь звезды нашла свое отражение на газетных страницах.
Стоит отметить, что в этом же номере «Комсомолки» была помещена большая статья о престарелом диктаторе Португалии Салазаре. Статья была озаглавлена весьма хлестко — «Живой труп». Пройдет всего лишь семь-восемь лет, и статьи с подобными заголовками надолго исчезнут со страниц советских изданий, поскольку у нас появится свой «живой труп» — Брежнев.