В те дни, когда братьев Санчес исключали из университета, КГБ продолжал следить за — Сергеем Хрущевым, пытаясь выяснить, где хранятся мемуары его отца. В один из тех дней Сергей отправился в больницу к Леоноре Финогеновой, чтобы предупредить о происходящих событиях. По дороге туда он заметил, как за его машиной неотступно следует голубая «Волга».
Когда Сергей рассказал Лоре о слежке, в частности, о голубой «Волге», та перепугалась. Оказывается, несколько дней назад она уже видела этот автомобиль возле больницы.
— Мы играли в настольный теннис, все были свои, и тут я заметила какого-то худощавого высокого мужчину в сером макинтоше и шляпе с большими полями, — рассказывала Лора. — Какой-то он был странный, прямо как детектив из кино. Он тут покрутился, чего-то долго смотрел на нас, а потом быстренько исчез. Раньше я таких типов здесь не видела. Я тогда бросила играть и побежала к забору. Смотрю, а там в голубой «Волге» сидит эта личность в шляпе и макинтоше. Он тут же уехал.
Сергей, видя, как побледнела его спутница, попытался ее успокоить.
— Ничего страшного. Поездят, поездят и перестанут. Ничего предосудительного мы не делаем. Если они хотят выяснить, кто печатает мемуары, пусть выясняют. В этом-то никакого секрета нет. Если бы вместо этого дурацкого детектива меня просто спросили, я бы им ответил. Что скрывать?
По странному стечению обстоятельств встреча Сергея с сотрудниками КГБ состоялась буквально через несколько дней после этого разговора. Те позвонили ему домой по телефону и назначили рандеву в одном из номеров гостиницы «Москва». Хрущев явился. В номере его встретили двое мужчин: одного он уже знал по прежним встречам, второго видел впервые.
Тот разговор длился недолго, и вращался он в основном вокруг контактов гостя с иностранцами. Чекисты попросили Хрущева немедленно сообщить им, если кто-то из этой публики попытается выйти с ним на контакт. В конце разговора один из чекистов спросил:
— Кстати, как идет у Никиты Сергеевича работа над мемуарами?
— Спасибо, ничего, — ответил Сергей. — Сейчас он болен, в больнице, так что какая там работа.
На этом они расстались.
В воскресенье, 28 июня, в дневнике Бориса Бабочкина появились следующие строчки: «Да, я совершенно разделался с Кончаловским по поводу Серебрякова в «Дяде Ване». Почему я должен выслушивать глупые рассуждения молодого человека, уверенного в том, что он — гений? Жалею, что пошел на эту пробу. Нужно быть осторожнее со всеми новоиспеченными гениями. Подальше от них…»
Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, стоит начать с самого начала. В начале июня кинорежиссер Андрей Михалков-Кончаловский надумал снимать «Дядю Ваню» Чехова. Причем мысль экранизировать эту пьесу пришла к нему благодаря подсказке Иннокентия Смоктуновского. В один из тех дней режиссер шел по улице Горького, встретил актера, и они зашли в кафе «Мороженое» на Горького. Там в те годы подавали лучшее в столице крем-брюле.
— Давай сделаем что-нибудь вместе, — предложил актеру режиссер.
— Давай, — быстро согласился Смоктуновский. — Я сейчас царя Федора репетирую. Может, его и снимем?
— А что еще?
- Можно «Дядю Ваню».
— Правильно, «Дядю Ваню» и снимем.
Они выпили шампанского за успех будущего мероприятия и расстались. Смоктуновский отправился домой, а Кончаловский, недолго думая, свернул в Гнездниковский, в Госкино. Самое удивительное, что там не стали возражать против его желания экранизировать Чехова и тут же дали добро на запуск фильма.
Работа над ним шла быстро. За две недели был написан сценарий, так же быстро подобраны актеры. На роль Астрова Кончаловский пригласил Сергея Бондарчука, который в те дни находился в Италии, где заканчивал работу над фильмом «Ватерлоо». Роль Елены Андреевны досталась Ирине Мирошниченко, Сони — Ирине Купченко (ее искали дольше всех, помог Бондарчук, который посоветовал Кончаловскому отказаться от первой исполнительницы и взять Купченко). А на роль Серебрякова Кончаловский пригласил Бабочкина. Однако на первых же пробах выяснилось, что молодой режиссер и маститый актер совершенно не понимают друг друга. Все закончилось скандалом, когда Бабочкин внезапно грубо оборвал тактичные замечания Кончаловского: «Вы мне не подсвистывайте. Я со свиста не играю. Я сам». Произошло это как раз в конце июня. В итоге на роль Серебрякова пришел другой актер — Владимир Зельдин. С ним у Кончаловского никаких проблем не было.
Нешуточные страсти в связи с постановкой «Гамлета» продолжают сотрясать Театр на Таганке. Ролью Гамлета бредил Высоцкий. Однако в последнее время его отношения с Любимовым заметно испортились, и режиссер окончательно склоняется к мысли утвердить на роль Игоря Квашу из «Современника». Высоцкого эта новость ошеломляет. Столько времени мечтать о роли Гамлета, дождаться постановки и в самый последний момент узнать, что играть ее будет пришлый. Хотя в случившемся в большей мере виноват он сам.
Между тем 28 июня Высоцкий почти два часа корпел над заполнением анкеты, которую ему подсунул монтировщик декораций на Таганке Анатолий Меньшиков. Идея придумать эту анкету и распространять ее среди актеров театра пришла к последнему случайно — после того, как он прочел в «Юности» дамский альбомчик дочери Карла Маркса Женни. В течение нескольких недель Меньшиков подсовывал свое изобретение нескольким актерам (Смехову, Золотухину, Филатову), но Высоцкому показать ее опасался — думал, что тому все эти «дамские» вопросы покажутся дебильными (среди последних значились: «любимый фильм», «любимая песня», «идеал мужчины», «идеал женщины», «человек, которого ты ненавидишь», «каким человеком ты считаешь себя» и т. д.). А оказалось, что все это время Высоцкий с интересом наблюдал за тем, как его партнеры старательно заполняют анкету, и ждал, когда же дойдет очередь и до него. И дождался.
В тот вечер на Таганке шло два спектакля с участием Высоцкого: «Павшие и живые» и «Антимиры». Во время короткой паузы в первом спектакле Меньшиков и всучил Высоцкому анкету. Далее послушаем рассказ самого монтировщика:
«К моему большому удивлению, он очень обрадовался и сразу же (около 19 часов) уселся и углубился в раздумья. Я зашел в его гримерку после «Павших» и заглянул через плечо — как «идет процесс». Володя по-школьному, ладошкой прикрыл написанное и сказал, что подглядывать неприлично. Я же, к своему ужасу, успел заметить, что он ответил только на первые два-три вопроса. Провякав что-то типа «сачкуешь, Володь», побежал делать перестановку на «Антимиры». Около 22 часов я забежал к нему снова. За прошедший час дело продвинулось на два вопроса. На мое недоумение Высоцкий мягко огрызнулся и заверил, что скоро закончит. Он появлялся на сцене только в своих картинах, рискованно игнорируя «массовки» и используя каждую свободную минуту на общение с анкетой. После спектакля я пришел за анкетой, но Володя едва осилил половину вопросов. «Ну и задачку ты мне задал. Легче два спектакля отыграть».
Мы разобрали декорации «Антимиров», я пришел к нему снова, еще минут пятнадцать «постоял над душой» и наконец получил желаемое. «Только никому не показывай», — сказал Высоцкий. Я пообещал и, обняв в вечер ставшую исторической книгу, поехал домой. Дома, уже глубокой ночью, я трепетно раскрыл страницы, исписанные мелким понятным почерком своего кумира, прочел и впал в отчаянье, смешанное с обидой. Другие актеры отвечали остроумно, заковыристо и философично — Годар, Трюффо, Войнович… (крамольные тогда имена), выражали сложные, умные и революционные мысли, а ВЫСОЦКИЙ (!) за столько часов раздумий назвал любимыми общепринятых Чаплина, Куинджи, Родена, Шопена и патриотический шлягер «Вставай, страна огромная»… Это было за рамками моего «прогрессивно-диссидентского» и подлинно таганского отношения к интеллектуальным ценностям…»
Страна тем временем готовится к выборам в высший орган власти — Верховный Совет. Москва разукрашена транспарантами, на прилавках большинства магазинов появляются на короткий период перед выборами дефицитные продукты. Это вполне объяснимо: народ должен голосовать за своих кандидатов на сытый желудок. Вспоминает В. Кеворков: