Летом 70-го Кочаряна положили в больницу. Там врачи поставили ему страшный диагноз — рак. Многочисленные друзья старались навещать Кочаряна практически каждый день, понимая, что дни его уже сочтены. Впоследствии они вспоминали об этом.
Юрий Гладков: "Однажды мы приехали к нему с Андреем Тарковским. Левка лежал зеленый — он принимал тогда какую-то химию, и цвет лица у него был желто-зеленый… Мы были настроены решительно: расцеловали, растормошили его. И Лева немного приободрился…"
Э. Кеосаян: "В конце болезни громадный Лева весил, наверное, килограммов сорок. И вот однажды он мне говорит:
— Хочу в ВТО! Хочу, и все!
Поехали, сели за столик, заказали. Смотрю, проходят знакомые люди и не узнают его. Леву это поразило:
— Слушай, Кес, люди меня не узнают. Неужели я так изменился?!"
Из всех друзей Кеосаяна только один человек ни разу не навестил его в больнице — Владимир Высоцкий. Сам Кочарян неоднократно спрашивал, где Высоцкий, но никто не мог ему этого объяснить — не силком же тащить его в больницу. Бытует версия, что в день смерти Кочаряна Высоцкого не было в Москве, что он был еще в дороге, однако есть свидетельства, что это не так. Тот же Золотухин пишет в своем дневнике, что 14-го, в день своего загула, звонил в театр Высоцкому, "чтобы в любви ему объясниться". Много позднее Высоцкий объяснит свой поступок тем, что не смог побороть в себе страх увидеть друга больным, хотел навсегда запомнить его пышущим здоровьем красавцем.
В тот же день, 14 сентября, приказом по театру "Современник" на должность директора театра был официально назначен Олег Табаков. И примерно в эти же дни во МХАТе состоялась официальная презентация нового главрежа — Олега Ефремова. Представила его труппе ни много ни мало сама министр культуры Екатерина Фурцева. Как вспоминает В. Шиловский:
"Поднялась буря аплодисментов. Все были вдохновлены началом новой жизни. Тронная речь Ефремова была о том, что, конечно, он понимает ответственность, что такое МХАТ. Он дал жизнь театру "Современник". М. Н. Кедров участвовал в создании "Современника", и В. 3. Радомысленский просто был отцом и мамой "Современника". И что говорить, давайте почитаем новую пьесу, послушаем талантливейшего композитора, начнем работать. Была буря аплодисментов. Еще было сказано, что хватит назначать худсовет, пора его выбирать. И снова был шквал аплодисментов. Это было новое веяние демократии…"
Стоит отметить, что один из великих "стариков" МХАТа Борис Ливанов, который выступил против приглашения Ефремова, дал слово никогда больше не переступать порога родного театра. И слово свое не нарушил, даже зарплату ему приносили на дом. Встречаясь иногда на улице со своими бывшими коллегами, он неизменно спрашивал: "Ну, как там, в Освенциме? Геноцид развивается?"
Между тем перед Ефремовым стояла трудная задача — влить новое вино в старые мехи. Многим наблюдателям уже тогда было ясно, что эта ноша — неподъемная. Ефремов же верил в обратное. Хотя с первых же дней своего пребывания во МХАТе ему пришлось столкнуться с массой проблем. Вот как описывает это А. Смелянский:
"Осенью 1970 года Ефремов начал перестройку Художественного театра. К моменту прихода Ефремова в труппе было полторы сотни актеров, многие из которых годами не выходили на сцену. Театр изнемог от внутренней борьбы и группировок ("Тут у каждого своя тумба", — мрачно сострит Борис Ливанов, объясняя молодому Владлену Давыдову, что он занял чужой стул на каком-то заседании в дирекции). Ефремов поначалу вспомнил мхатовские предания времен Станиславского, создал "совет старейшин", попытался разделить сотрудников театра на основной и вспомогательный составы. Он провел с каждым из них беседу, чтобы понять, чем дышат тут артисты. После этих бесед он чуть с ума не сошел. Это был уже не дом, не семья, а "террариум единомышленников". К тому же "террариум", привыкший быть витриной режима. Быт Художественного театра, его привычки и самоуважение диктовались аббревиатурой МХАТ СССР, которую поминали на каждом шагу. Когда театр по особому государственному заданию приезжал на гастроли в какую-нибудь национальную республику, актеров непременно принимал первый секретарь ЦК компартии. Перед актерами отчитывались, их размещали в специальных правительственных резиденциях, въезд в которые охранялся войсками КГБ…"
А что же актеры театра "Современник", которые посчитали уход Ефремова предательством? Они в те дни нашли в себе силы справиться с тяжелой потерей и даже послали во МХАТ письмо, в котором писали:
"Друзья! Мы поздравляем вас с началом нового сезона и приходом к вам Олега Николаевича Ефремова. Как бы нам ни было тяжело и грустно, мы отдаем вам самое дорогое, что имели, — Олега Николаевича, с которым прожили пусть недолгую, но трудную и наполненную жизнь в искусстве. Мы хотим верить, что вы будете уважать, любить Ефремова и помогать ему. Это поможет и нам сохранить силы и единство".
В первой половине сентября в столичных кинотеатрах состоялось несколько премьер, из которых выделю одну: с 1-го в прокат вышел фильм Игоря Таланкина "Чайковский" (в роли великого композитора — Иннокентий Смоктуновский), который пару месяцев назад на кинофестивале в Сан-Себастьяне принес нашей стране престижную награду.
Кино по ТВ: "Часы капитана Энрико", "Жестокость" (2-го), "Княжна Мери", "Главный свидетель" (3-го), "Кавказская пленница", "Всего одна жизнь" (4-го), "Дон Кихот" (5-го), "На каждом километре" (Болгария, премьера т/ф 5–8, 12, 14, 15-го), "Журналист" (7-8-го), "Бег иноходца" (9-го), "Друг мой, Колька!" (12-го), "На войне как на войне", "Богатая невеста", "Медовый месяц" (13-го), "Актриса" (14-го), "Неоконченная повесть" (15-го) и др.
В среду, 16 сентября, в съемочной группе фильма "Белорусский вокзал" была назначена пересъемка эпизода "кладбище". Съемки проходили на столичном Немецком кладбище. Вот как вспоминает об этом актриса Раиса Куркина, сыгравшая в этом фильме генеральскую дочь:
"У Евгения Леонова до этих съемок как раз что-то случилось с сердцем, он был нездоров. Но на съемках это не было заметно. Помню, на кладбище около нас столпились ребята-могильщики и давай травить анекдоты, байки, включили транзистор с веселой музычкой. А Жене надо было сыграть, как он приходит на могилу позже других и по-мужски скупо плачет. Я смотрела на могильщиков с их историями и транзистором и все думала: как же он справится с ролью? Заработала камера, и Женя начал играть. Я была потрясена: это было великолепно. На таком же уровне он отыграл и второй, и третий дубль…"
В тот же день на другом столичном кладбище — Введенском — состоялись реальные похороны: хоронили кинорежиссера Левона Кочаряна. Но прежде, чем тело доставили на кладбище, состоялась гражданская панихида на киностудии "Мосфильм". На нее пришло большое количество друзей и коллег покойного. Очевидцы вспоминают такой эпизод: на проходную студии пришел знаменитый столичный вор Миша Ястреб, который знал Кочаряна еще с 50-х, когда они жили на Большом Каретном. Он только что в очередной раз вернулся из тюрьмы, узнал о смерти друга и пришел отдать ему последние почести. Однако бдительные вахтеры не захотели пускать бывшего зэка на территорию студии. Тогда на шум вышел Юлиан Семенов и провел Ястреба на панихиду по своему красному удостоверению.