Понимаю, что он прав. Совершенно прав. Вот и закончилась моя карьера лихой байкерши…
— Так что вы все, друзья мои, живы только до тех пор, пока Борзунову вас убить не захочется.
Борзунов… Не отец, и тем более не папа… И в голосе такое отстраненное спокойствие, что мороз по коже. Мой взгляд опять как притянутый магнитом задерживается на пальцах Коршуна, и в душе вспыхивает дикий гнев. Сердце словно кто-то сжимает в кулаке, в голову ударяет жар.
— Ему не захочется, — говорю я, и сама не узнаю свой голос.
Как же я ненавижу этого человека! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!!!
— Ксюх, ты чего?
Это обеспокоенный Кондрат. Я вскакиваю и иду наверх. В свою спальню, где в дальнем углу шкафа в гардеробной, у меня имеется тайник. Одна из панелей изначально плохо держалась и все время выпадала. Я с ней боролась-боролась, а потом поняла, что это удобно. Чуть-чуть подшаманила ее. Чтобы все-таки держалась и самопроизвольно не вываливалась. И стала использовать для того, чтобы что-то спрятать… Именно сюда перед отъездом во Францию я засунула фотографии и диск, которые мне передал в больницу Антон. Он прав, оружие не должно пылиться в углу, пряча мои страхи, мою боль, но сохраняя мое «доброе имя». Оружие должно стрелять.
Беру конверт и иду вниз. Мужики встречают меня настороженными взглядами. Я показываю им конверт и кладу его в свою сумку.
— Я попробую убедить Александра Петровича оставить нас в покое.
— Что это? — спрашивает Стрельников, а Коршун лишь качает головой.
— Наверняка какой-то, как ей кажется, убойный компромат. Расслабься. Думаешь, чего я в подвале почти три месяца провел? У меня тоже был на него компромат. Да такой, что любо дорого.
— Антон говорил, что слышал, будто бы он с тебя какие-то бумажки требовал…
— Вот этот самый компромат и требовал. Я молчал, потому что четко понимал — как только расколюсь, скажу где он, меня тут же грохнут. Они сначала из меня все место, где я его спрятал, выбивали. А потом успокоились. Поняли, что спрятал я надежно, и пока буду сидеть у них на привязи, компромат тоже будет спокойненько лежать на месте. Убивать, правда, не стали. Наверно все-таки надеялись меня дожать и снять проблему окончательно.
— А что за компромат-то, Коршун?
— Вот ты, Федя, периодически ездишь в разные концы нашей славной отчизны подставлять грудь под пули разного отребья. Ездишь? Ездишь. А задумывался ли ты, откуда у этих людишек оружия и боеприпасов до жопы? Причем не из разряда «эхо войны», а все новенькое, последних образцов…
— Ты хочешь сказать…
— Не хочу, Кондрат, но таковы факты. Среди тех бумаг, что Андрей тогда нашел, а я поехал и из сейфа достал, оказалось много интересного. Не только то, что касалось торговли оружием с иностранными державами, но и с нашими, доморощенными «борцами за идею». Я ж любопытный! Мне ж, твою мать, никак невозможно было просто отвезти эти бумаги отцу и забыть о них, как о страшном сне. Мне обязательно нужно было в них нос сунуть. А сунул и понял, что я с этим жить дальше не смогу. Понимал, что тупо идти к нему и призывать покаяться — смешно. Разделил документы. Те, что касались торговли с Ираном, ему отвез. Те, что про другое — спрятал. Думал, потом поговорю с ним. А вышел из того местечка, где с ним встречался, и меня тут же попытались убить те пятеро. Поначалу еще с Борзуновым это покушение не связал. Отец ведь…
Замолкает на секунду и по его лицу словно судорога короткая пробегает. Мы все не сговариваясь отводим глаза, но Коршун очень быстро справляется с собой и продолжает:
— А потом, уже в подвале сидючи все понял. И Андрюху убить он велел, и меня сразу решил грохнуть. Просто страховки для. Даже я не должен был знать, что в тех бумажках написано. Но я отбился, хоть и оказался на нарах. А он потом бумажки перебрал и понял, что там далеко не все. Помог мне выйти из тюрьмы, еще какое-то время заигрывал со мной, прощупывал. А потом все для себя решил и миндальничать перестал. Спустил меня в подвал и на цепь посадил. Вот тебе и компромат.
— Это другое, Сереж. Те документы, которые есть у тебя, небось не указывают на Борзунова лично. Там не стоит его подпись, не вклеена фотография… Зато они замазывают по сути все наше правительство оптом. Так что с этими бумагами тебя не пустят ни на один телеканал. Все хотят жить. Мой же компромат — очень личный. И бьет точно по твоему… — запинаюсь, уже начав говорить, и торопливо поправляюсь. — По Борзунову. То, что в этом конверте, свалит его без единого выстрела. Никто не станет его защищать, если всплывет то, что о нем знаю я. И он это очень хорошо понимает.