Выходим из дома и идем к морю. Когда я замедляю шаги, больно толкает меня в бок пистолетом. Наверно чувствует себя настоящим мачо, крутым до необычайности. Начинаю хихикать. Смотрит с удивлением.
— Крыша поехала? Да?
— Ага. Тихо шифером шурша крыша едет не спеша.
Есть такое понятие — театр абсурда. Никогда не была театралкой, но в чем там суть примерно знаю. В абсурдистских пьесах мир представлен как лишённое логики и какого бы то ни было смысла нагромождение фактов, поступков, слов и судеб. Определение это настолько идеально подходит к моей теперешней жизни, что я даже не удивляюсь, когда из-за скалы, мимо которой мы должны пройти, чтобы попасть к морю, нам навстречу выходит Кристоф. Еще один по мою душу!
Бабушка как-то сказала мне, что самый серьезный грех — это грех несвоевременности. Когда люди совершают те или иные поступки, говорят те или иные слова невовремя. Несвоевременно. Смотрю на Кристофа и думаю: грешен? Или совсем наоборот? Как все теперь повернется?
— Отойди от нее, ты урод.
Кристоф говорит это Борзунову, но тот ведь по-французски ни в зуб ногой.
— Что ему надо? Это твой хахаль?
Это уже Борзунов интересуется. По-русски. На лице у него написаны изумление и даже испуг. Ведь у Кристофа, как и у него самого, в руках присутствует пистолет. В очередной раз чувствуя, что стала действующим лицом в какой-то сумасшедшей сказке вроде «Алисы в стране чудес» голосом послушной девочки перевожу и даже поясняю:
— Он хочет, чтобы вы убирались отсюда, потому как намерен убить меня сам и делиться ни с кем не желает. И это не мой хахаль.
— Сам вали отсюда, — вскипает Борзунов и направляет пистолет на Кристофа.
Опять перевожу.
— Что это за тип? Ты трахаешься с ним? — это уже Кристоф.
Бздрынь! Словно игла на заезженной пластинке с мерзким звуком перескочила назад. И почему каждого из них так интересует половой вопрос? Секс важнее жизни? «Руки вверх! Секс или жизнь! Что?.. А, нет. Кошелек можете оставить себе».
Поясняю уже Кристофу, что с Борзуновым я не трахаюсь, а иду к морю, чтобы он меня там убил. Причем хочет он это сделать опять-таки сам, так чтобы никакой Кристоф ему не мешал. В конце опять-таки невольно хихикаю. Какой там театр абсурда! Ничья фантазия не сравнится с теми вывертами, что другой раз преподносит нам жизнь! Два убийцы торгуются за то, кто именно из них двоих пустит мне пулю в лоб, а я им их препирательства еще и перевожу!
Стоим. Пистолеты в руках у этих двоих нервно подрагивают. Уж перестреляли бы друг друга что ли? Но они, естественно, и не думают открывать пальбу. Может ребята только что обрели друг друга? Теперь объединят свои усилия. Поставят меня к стенке, как в фильмах про гражданскую войну, и расстреляют сразу из двух пистолетов. «Заряжай! Товсь! Пли!»
Дальнейшее происходит глупо, как все в моей жизни. Кристоф делает шаг назад, видимо, все-таки решив свалить. Смысл стрелять в меня, если за него это готов сделать другой человек? Под ногу ему попадается небольшой камешек, он оступается, чтобы удержать равновесие взмахивает рукой, в которой на его беду зажат пистолет. Борзунов, который и без того на пределе, видимо, воспринимает это как угрозу для себя и стреляет. Раз, другой, третий. И правда перепугался…
Кристоф мертв. Это очевидно даже мне. Идиотская смерть. Вполне достойная его. Борзунов тащит меня за собой. Видно все же хочет проверить, труп перед ним, или нет. Наклоняется. Ну вот. Больше ждать никакого смысла. Толкаю его изо всех сил и отскакиваю в сторону, выхватывая из кобуры под курткой свой пистолет.
Ну да. Я хоть и дура с суицидальными наклонностями, но не настолько, чтобы ждать своих убийц с покорностью жертвенного барана. Сразу после того, как Кристоф ударился в бега, я попросила Шарля сделать мне разрешение на ношение оружия. С его связями это оказалось несложно. Подобрать пистолет мне помог Жан-Поль, который несмотря на всю свою гламурную несерьезность, на самом деле служит во французской полиции. Он же дал мне несколько уроков стрельбы…
Глаз у меня оказался верный, рука, когда я не с перепою, не дрожит. Так что… Мы с Борзуновым стреляем практически одновременно, но результат разный. Я попадаю, он нет.
Он еще жив, когда я подхожу к нему. Пытается что-то сказать, но уже не может. Голова его откидывается, глаза закатываются. Все. Все… Неужели все?.. Сижу какое-то время на корточках между телами, которые лежат друг напротив друга по разные стороны небольшой прогалинки между деревьев. Потом звоню в полицию. Они приезжают моментально. Что значит провинциальное отсутствие пробок! Долго с присущей французам эмоциональностью кричат «О-ла-ла!» над трупами, потом надо мной. Шарля, который мог бы меня «отмазать», нет. И они везут меня в комиссариат.