— Эта та самая девица, которая Андрюху в последний путь проводила?
Это Кондратьев. Интересуется…
И тут я не выдерживаю и начинаю реветь. От того, что жизнь — дерьмо. От страха. От того, что до сих пор не могу забыть того сероглазого, которого оказывается звали Андрей и его такую глупую и страшную смерть…
— Я не понял, это что запоздалая истерика?
Опять Кондратьев. Коршунов и Стрельников молчат. Только после того как мой трубный рев плавно перетекает в редкие всхлипывания больше всего похожие на икоту, я вижу перед собой руку, которая держит стакан с водой. Коршунов. А думала Стрельников. Опять ошиблась. Черт их разберет…
Как только я успокаиваюсь, все трое берут меня в оборот. В отличие от моих друзей, эти меня совершенно не жалеют. И это мне… Да, черт побери! Это мне нравится! Я так устала быть белой вороной, отличной от всех, и вызывающей в первую очередь желание защитить, утешить и пригладить разлохматившиеся перышки, что теперь сам факт, что мне не дают спуску как равной по силе, приносит… ну не удовольствие, конечно, но удовлетворение так точно.
Вопросы из них сыплются как из рога изобилия. Не трудно понять, что все они уверены: история со взрывчаткой — есть продолжение истории с ключом. А из этого следуют два вывода. Первый: я рассказала им про те дела не все. И второй: они сами что-то или вернее кого-то тогда упустили. Били-били и не добили… И этот кто-то теперь хочет добить меня. Просто потому, что я что-то там такое знаю.
Как ни пытаюсь убедить их в том, что рассказала все и даже больше — и слушать не хотят. Работают они надо мной профессионально. Даже на перекуры не прерываются — некурящие все оказались. За здоровьем своим, сволочи, следят. Спрашивают вроде об одном и том же, но каждый раз как-то по-новому. Причем так, что я нет-нет да вспоминаю какие-то детали, которые, казалось, в принципе запомнить было нельзя. Как ни странно, именно Коршунов выступает в роли «доброго» следователя. Стрельников матерится и бесится от моей «тупости». Майор забивает вопросы как гвозди. Словно механизм какой-то, а не живой человек.
Чувствую: еще немного и меня кондрат от всего этого обнимет. О чем им и сообщаю мрачно. Коршунов переглядывается со Стрельниковым и как обычно начинает хохотать. Стрельников же, усмехаясь весьма игриво, лишь сообщает:
— И не мечтай. Кондрат у нас человек разборчивый. Кого попало не обнимает.
Только после того, как Егор хлопает Кондратьева по плечу, до меня доходит, о чем он говорит. Смотрю на Стрельникова злобно. Взгляд майора тоже не светится любовью — видно шуточки такого рода его уже давно и крепко достали.
Звонит мой телефон. Это, конечно же продюсер, который уже даже не плачет, а откровенно рычит. На этот раз я превзошла сама себя. Сроки действительно не то что поджимают, а уж и не знаю как сказать… Клятвенно заверяю его, что завтра… ну ладно, завтра к вечеру готовый сценарий будет у него на электронной почте. Троица моих новых друзей-приятелей смотрит на то, как я извиваюсь и лепечу с удовольствием истинных палачей.
— Стало быть завтра предстоит сидеть дома и трудиться в поте лица?
Это Кондратьев. Тут же мелко мщу ему за выбранный тон:
— Да. Чем же еще мне время занять, раз вы, господин майор, обниматься со мной отказываетесь?
— У нее жестокая спермофилия на почве полного отсутствия какого бы то ни было присутствия, — пояснят Стрельников и тут же огребает носком туфли по голени.
Он прыгает и матерится, а я тихо радуюсь тому, что в нашем теплом коллективе даже какие-то традиции начинают устанавливаться. Коршунов вот тоже как обычно смеется. Кондратьев лишь качает головой. А я внезапно задумываюсь о том, что же связывает этих троих. Майор спецназа (теперь я даже догадываюсь, кто именно проводил ту антитеррористическую операцию, в ходе которой устранили убийцу Андрея), хозяин турагентства, в котором есть задняя комнатка с такой удобной дверью в безлюдный проулок, и мутный тип, который вообще не понятно чем себе на жизнь зарабатывает, при этом запросто общаясь с представителями нашей правящей элиты. По крайней мере с одним так точно.
— Скажите, господин майор, а у вас Порше есть?
Кондратьев похоже обалдевает от смены темы. Так и возникают в головах мужиков мысли о неисповедимости женской логики. А ведь она есть. Просто не очевидная ему.
— Нету у меня никаких Поршей. С чего вы взяли?
— Да вот все думаю: что у вас троих, таких разных, общего? Такого, чтобы в одних и тех же пострелушках участвовать, от одних и тех же убийц бегать. Или за ними… Одни и те же секреты иметь. И общий ключ к ним… (Про ключ — это я нарочно, с намеком.) И, наконец, не является ли объединяющей силой в вашем тройственном союзе неявный, но очень влиятельный советник Президента Всея Руси нашей Александр Петрович Борзунов…
Повисает нехорошая тишина. Коршунов перестает ухмыляться. Стрельников издеваться. А Кондратьев… Этот просто еще больше хмурится. Интересно кто заговорит первым? Естественно Стрельников:
— Вот думаешь — дура дурой, а как иной раз выскажется, так кажется не просто дура, а вообще мозгов у бабы нет. Тебя куда несет, юродивая?
Отмахиваюсь раздраженно. Ясно ж — ничего они мне не скажут. Встаю.
— Пойду я. Мне завтра рано вставать. Как справедливо подметил господин майор — трудиться надо.
— Труд сделал из обезьяны человека. Глядишь и из тебя толк выйдет.
Это Коршунов. Опять рот до ушей.
— Твоими молитвами…
Небрежно, немного рисуясь, указываю рукой на стойку возле телевизора. Уже давно приметила, что на ней моих фильмов стоит немало. Оглянулся. Вижу, что не понимает. Иду, беру первый попавшийся диск, тот, что лежит прямо возле телевизора — видно недавно смотрел. Подношу ему к носу и тычу пальцем в собственную фамилию, что стоит рядом со словом сценарист. Хмурится, а потом вижу как глаза его лезут на лоб.
— Так это ты?!!
Здрасте вам!
— Паспорт предъявить?
— Нет, ну я знал, что твоя фамилия Соболева…
— И зовут меня, что характерно, Ксения.
— Я просто не думал, что ты… это ты.
Ну да. Живет через улицу какое-то одинокое, до крайности чудаковатое чучело. Ходит в рваных джинсах и растянутых майках, любит иногда о машинах поболтать и вроде толк в них знает… А в остальном, как справедливо заметил Стрельников, — дура дурой. Кто ж действительно подумает, что я — это я?.. Ох, грехи наши тяжкие…
Кондратьев тоже встает, идет к стойке и начинает перебирать диски, высматривая на них мою фамилию. Набирается немало. Оказывается, меня очень греет тот факт, что Коршунов мой поклонник. Точнее не так: поклонник моего творчества. Вздыхаю тяжко, собираюсь уже уходить и вдруг натыкаюсь на глыбу Кондратьева.
— Так вы оказывается звездища?
— Звездищи у нас по сцене скачут в блестящих лифчиках и трусах и время от времени делают вид, что поют. Под их фотками в журнальчиках для настоящих мужчин еще подпись специальную ставят, чтобы путаницы не возникло: Франческа Сидоренко, певица.
— Да не ерепенься ты!
Как видно умею я расположить к себе людей! И этот съехал с вежливого «вы» и начал «тыкать»… Продолжает просматривать диски. Отбирает пачку в свою здоровенную лапищу.
— Вот эти все смотрел. Молодец ты. Про войну хорошо пишешь. Не врешь особо, как другие любят. Со своей колокольни, по-бабски, но все равно хорошо. С душой.
Улыбаюсь криво. Терпеть не могу говорить о своей работе с поклонниками. Внезапно заговаривает Стрельников. И я совершенно не ожидаю того поворота, который он задает нашей беседе. И вообще моей жизни в целом.
— Мужики? А с чего мы с вами уперлись в то, что сегодняшняя история с пластидом — продолжение старых дел? Может у нашей звездищи почитатель таланта не совсем здоровый на голову завелся? Чем-то ему последний ее фильм не понравился, и он решил ее того-с — взорвать к едрене Фене.
— Ага! И сделать он это надумал как раз у дверей твоей, Стрелок, конторы.
— А я тебе и это объясню. Девушка она у нас странненькая. Все больше дома сидит безвылазно, с компьютером в обнимку. Когда она здесь — машинка в гараже под замком. Когда в Москве — тоже в подземном гараже, где камер понатыкано как свечек в деньрожденном торте. Я проверил. Если едет в город, то к себе на работу, а там тоже охраняемая стоянка, где за ней специальное место зарезервировано прямо рядом с будкой охранника. Я ничего не путаю?