— Ксения, ну хотя бы на пару дней вы же можете приехать?
Соглашаюсь. Бабушка не в восторге. Кристоф тем более. Но я уже все решила. Пишу о своем скором приезде Стрельникову — обещаю его непременно навестить. Он тут же перезванивает.
— Ты просто какая-то вселенская дура! Куда тебя опять-то несет? Сиди в своем Париже, шей свадебное платье, прическу крути или что там вы, бабы, еще?..
Опять прерываю разговор. Больше он не перезванивает.
В Москву прилетаю ближе к вечеру, забираю свою сумку и начинаю пропихиваться через толпу встречающих и таксистов. Настойчивость последних настолько отвратительна, что я каждый раз искренне недоумеваю — неужели их услугами действительно кто-то пользуется? Планирую добраться до города на аэроэкспрессе, но планам моим сбыться не суждено. Чуть в стороне от общей толпы меня поджидает Кондратьев. Молча отбирает у меня сумку и ведет на парковку. Даже не думаю спрашивать у него, как он узнал, в какой день и каким именно рейсом я прилечу. Каждый имеет свои источники информации и может распоряжаться полученными знаниями по своему усмотрению.
Кондрат привозит меня в мою московскую квартиру. Ближе, и машина моя, позабытая и позаброшенная, стоит здесь, в подземном гараже. Договариваемся, что утром он заедет за мной, и мы отправимся в гости к Стрельникову.
Пансионат, в котором он зализывает свои боевые раны, расположен за Калязином, на берегу Волги. Места красивейшие. Мы немного гуляем. Стрельников выглядит уже вполне бодро, хотя Кондрат до этого дорогой сообщил мне, что ранение оказалось очень тяжелым. Пуля разворотила легкое, и только чудом Стрелок остался жив и относительно здоров.
Теперь же сил ему вполне хватает на то, чтобы поучать меня.
— Ну вот чего, спрашивается, приперлась? Премьера у тебя? Ну так сбегай на свою премьеру по быстрому и дуй до городу Парижу, ихде твой миленькай живет.
Он все это именно так и произносит: «ихде» и «миленькай». Это из моего любимого мультика про волшебное кольцо. Смеюсь.
К середине дня мы уже опять в Москве. Мне еще надо сделать прическу и вообще снарядиться для похода на великосветский раут. Думаю ехать туда на такси, чтобы иметь возможность хотя бы немного скрасить свое существование там выпивкой, но звонит продюсер и предлагает заехать за мной. Ему проще, у него шофер.
К объявленному в приглашении началу опаздываем ровно настолько, чтобы оказаться в общей толпе прибывающих. На нас никто не обращает особого внимания. Общеизвестно, что тусовки такого рода собирают не для того, чтобы смотреть кино и уж тем более не для того, чтобы чествовать его создателей. Просто удобный предлог, чтобы пригласить нужных людей и всласть потусить с ними.
Подходит Олег и пеняет мне на то, что свое обещание устроить ему интервью с бабушкой я так и не выполнила. Тут же предлагаю ему приехать в Париж, на что он только кривится. Уходит ворча себе под нос:
— В Париж, по делу, срочно…
Издалека вижу Борзунова и нерешительно киваю ему. Он чуть медлит и отвечает мне тем же. Минут через десять подходит, чтобы поинтересоваться здоровьем бабушки. После подобного знака внимания со стороны главного на этой тусовке «свадебного генерала» прочие гости радикально пересматривают свое отношение ко мне и начинают валить валом, чтобы высказать свои восторги. Как я все это ненавижу!
Уже собираюсь тихонько вызвать такси и удрать — мой продюсер в отличие от меня чувствует себя здесь как рыба в воде и явно не намерен уезжать, пока не окучит всех нужных ему людей. Но тут возле меня возникает Антон — тот самый парень из охраны Борзунова, которому довелось поохранять и меня. Сообщает, что его шеф просил меня прибыть для приватной беседы. Иду следом за ним. Выходим из общего зала, минуем сортир, возле которого курит небольшая толпа, и сворачиваем в короткий коридорчик. Антон приводит нас к дверям относительно небольшого зала. Он, по всей видимости, предназначен для гостей, которым статус не позволяет жрать халявную водку вместе с простыми смертными вроде меня.
Борзунов стоит чуть в сторонке от места недавнего пиршества, которое теперь выглядит так, как будто по всем этим блюдам ходили ногами. Хотя чем черт не шутит? Может так и было? «Звездищи»-то горазды скакать не только по сцене, но и на столах вполне лихо управляются…
Антон вводит меня в комнату, а сам прикрывает за моей спиной дверь, оставаясь снаружи. Александр Петрович смотрит на меня изучающе. Я тоже молчу.
— Хорошо выглядите. Говорят, замуж собрались?
Как стремительно, однако, распространяется информация среди этих мужчин, которые, как они сами говорят, ненавидят сплетни!
— Вы об этом со мной хотели говорить?..
— Нет. Нет, конечно. Извините.
Замолкает, делает пару шагов в мою сторону. Нервно трет переносицу. Я помню это его движение и невольно сглатываю.
— Ксения. Я вот что хотел вам сказать. Вокруг вас происходят какие-то очень странные вещи, которые, я уверен, не имеют никакого отношения ни к моим делам, ни к делам моего… сына.
Я замечаю эту странную заминку в его речи перед словом «сын», но, естественно, никак не комментирую ее. Не мое это дело.
— Я не понимаю, с чем они связаны. А когда я не понимаю, то нервничаю. Я мог бы снова приставить к вам охрану, но недавние события показали, что ее присутствие — не панацея. Понимаю, что вы прилетели в Москву на это мероприятие, но теперь настойчиво рекомендую — уезжайте обратно в Париж. Моего… сына нет в городе, да и в стране. Не будет его долго, так что…
Он так настойчиво тычет мне в нос тем фактом, что его сына нет в городе (и откуда такая уверенность, что для меня это так важно?), что я чувствую острое раздражение. Которое становится еще сильнее после того, как я осознаю неутешительный факт: как бы я там хвостом ни крутила, но себе не соврешь. Я на самом деле очень надеялась повидаться с Коршуном. Теперь же мои надежды на это рассыпались прахом. Из-за раздражения и заговариваю с Борзуновым довольно-таки резко.
— Мне уже не пять лет, Александр Петрович, и я сама в состоянии решить когда и куда мне ехать.
Вижу, что слова задевают его. Щека нервно дергается в глазах вспыхивает злость.
— Вот и решайте побыстрее! Езжайте к этому вашему мужу…
— Я не замужем.
— Ну к любовнику. Хахалю. Ё…рю. Или как это теперь у вас там называется?!
Как мило! А может ему в морду дать? Интересно, когда его в последний раз били? Не в смысле обмена политическими ударами, а конкретно — по физиономии. От женщины ведь ждут только пощечину? Ну что ж будем вести себя прилично и соответствовать…
Борзунов замирает, ухватившись за начинающую наливаться красным щеку. Мы смотрим друг на друга. Смотрим долго, мне кажется целую вечность… И он вдруг торопливо и как-то воровато отводит глаза. Как же хорошо я знаю эту его манеру — воровато отворачиваться, сделав гадость. Впрочем, раньше я подмечала за ним нечто подобное только по отношению к другим, меня он никогда не стеснялся.
Я была еще подростком. Бабушка уговаривала меня уехать с ней в Париж. Я была не против, но зато возражали мои родители, которые тогда еще не окончательно исчезли с моего горизонта. Оба считали, что мое место на Родине дедов и отцов, а отъезд за рубеж — это «предательство». Как ни странно, советская пропаганда оказала на них куда более серьезное влияние, чем на моего деда и бабушку. То ли те двое сильнее были, то ли просто умнее. Но факт тот, что бабушке отец и мать свое согласие на мой отъезд во Францию так и не дали. В итоге бабуля жила на два дома — металась между Парижем и Москвой, как заведенная.
Я была по большей части предоставлена сама себе. Витала в облаках, как большинство девчонок в том нежном возрасте. Со сверстниками мне всегда было скучно. В том числе и потому, что как только в доме появлялась бабушка, вокруг нее начинали толпиться настоящие мужчины — сильные, уверенные в себе, умные, опытные, властные. В одного из них, в того, кто бывал в нашем доме чаще прочих, я имела неосторожность влюбиться…
Поначалу это была чистой воды детская влюбленность, никоим образом не замешанная на сексе или каком-то физическом влечении. Но чувство было таким сильным, что превратило меня в настоящую рабыню. Все усугубилось еще и тем, что предмет моей влюбленности прекрасно понимал, что со мной происходит и, пользуясь своим опытом и несомненно тонким умом, очень ловко направлял меня в нужную ему сторону. И тогда, и сегодня это называется одинаково — совращение малолетних. Но мне-то в моем возрасте казалось, что мой любимый просто снизошел к моим чувствам, наконец-то ответил мне взаимностью. Я была готова ради него на все. И он не замедлил этим воспользоваться. Бабушка и не подозревала, во что превращались мои дни и ночи, как только она отбывала во Францию.