Я улыбаюсь. Ободренный этим Кристоф склоняется ко мне и нерешительно целует. Я позволяю ему это. Вскоре он оставляет меня одну, и я откидываюсь на подушки. Ветерок доносит через открытое окно шум волн и соленый терпкий запах.
Сказка.
Или опять-таки декорация к кино (ну что поделать так уж заточены мои мозги!) под названием «Богатые тоже плачут». Вокруг все так хорошо — и дом, и комната, и вид из окна, и даже шикарный, кажется действительно влюбленный в меня француз. Но все равно почему-то хочется плакать. Однако по мере выздоровления настроение мое все улучшается и улучшается. Я много гуляю, когда погода позволяет — купаюсь. Мы играем с бабушкой в петанг, и я неизменно обыгрываю ее. Зато она раз за разом отставляет меня с носом в преферанс. Мы уже объехали все окрестности. Я за рулем, она с картой на коленях.
Кристоф улетел в Париж. У него работа. Бабушка рассказывает, что на нем все дела, связанные с фамильным бизнесом, управлением поместьями и фабрикой в Лилле, вполне приличным банком и даже газетой. Именно он сейчас финансовый центр, на котором держится достаток семьи де Ментенон.
— Стало быть и твой тоже.
Я возражаю. Какое я имею отношение к высокородному маркизу де Ментенон и его деньгам?
— Ты имеешь самое прямое отношение ко мне, дорогая. Этого достаточно.
Кристоф пересылает мне из Парижа мою мотоциклетную амуницию, визитку ближайшего мотосалона и кредитную карточку. На ней его подарок к моменту моего выздоровления. Еду на такси в Этапль и возвращаюсь уже своим ходом. На свежекупленной Хонде. Поначалу трушу и еле тащусь, но потом осваиваюсь. Дорога великолепна. Ее плавные изгибы позволяют по-настоящему почувствовать мотоцикл. Его мощное железное тело у меня между ног вибрирует и урчит — то ласково и томно, то яростно, зло. Закладываешь его в поворот и всем телом провожаешь это движение. Словно сложный парный танец полный силы и тягучей, тянущей эротичности. Прямые же участки так и провоцируют прибавить газу. Но я сдерживаю себя. В конце концов я ведь натуральная преступница — прав-то на управление мотоциклом у меня нет…
Впрочем, вопрос этот решается удивительно легко. Бабушка кому-то звонит. Потом мы едем к какому-то очередному «генералу». На этот раз французскому. Он тотчас вызывает к себе в кабинет кого-то рангом пониже. У меня быстро принимают какой-то, честно говоря, чисто символический экзамен, и вот я уже — законопослушный водитель мотокобылы.
Наконец-то объявляется в скайпе Стрельников. Он уже не в санатории, а дома. Но, похоже, часть персонала этого заведения он забрал-таки с собой. Пока мы болтаем, в поле зрения камеры попадает совершенно голая девица. Она подходит к окну, чтобы раздернуть шторы, и я вижу ее всю — мальчишеская фигурка с узкими бедрами, маленькой, едва обозначенной грудью и копной рыжих мягко вьющихся волос.
— О-о-о! — одобрительно говорю я.
Девчонка оборачивается, ойкает и единым прыжком исчезает из кадра. Стрельников ржет. До меня долетают ее возмущенные повизгивания. Потом Егор исчезает от компа, а возвращается уже с ней. Мы знакомимся. Она смущена и даже немного рассержена, но очень мила. А Стрельников так просто счастлив. Я рада за них.
Ночью начинаю представлять себе их вместе. Она такая крошка, а у Стрелка, насколько мы с бабушкой успели рассмотреть, оборудование весьма внушительных размеров… Внезапно понимаю, что банальным образом возбуждена. Забавно. Это мои первые сексуально заряженные эмоции с тех пор, как… Короче говоря, с давних пор. Неужели и правда иду на поправку?
Через неделю врач, на прием к которому я еду на моем новом мотоцикле опять-таки в Этапль, подтверждает: если осторожненько, то мне уже все можно…
На связь по электронке выходит Кондрат. Он не мастер писать письма, поэтому продираюсь через его писанину с трудом — ни тебе заглавных букв, ни тебе запятых. Впрочем, для тех, кто общается на И-нетовских форумах это скорее правило, чем исключение. Федя интересуется моим самочувствием, немного пишет о себе, сплетничает по поводу Стрельникова и его девицы. Завершает он свое послание сообщением о том, что о Коршуне пока что никаких вестей. Мне кажется или он немного встревожен?
Приказываю себе не забивать голову ерундой, захлопываю крышку ноутбука и вприпрыжку спускаюсь вниз. Сегодня мы с Кристофом собираемся совершить запланированное в самом начале моего пребывания во Франции путешествие в Брюгге. Предлагаю ехать на двух мотоциклах, но у него другие планы. Хочет сам прокатить меня, и чтобы я хоть и вынужденно, но всю дорогу обнимала его.
Это уже не Франция, а Бельгия, но то, что мы давно пересекли границу, я понимаю только после того, как Кристоф паркуется в центре Брюгге, стаскивает шлем и сообщает:
— Приехали.
Я влюбляюсь в этот городишко сразу, всей душой. В узкие улочки, каналы, горбатые мостики через них. Кристоф катает меня на лодке и с хитрым видом показывает одну из местных достопримечательностей — самое маленькое окно Брюгге. Оно размером с женский носовой платок, но в него вставлена рама и стекло — все чин-чином. Зачем оно кому-то понадобилось, совершенно не понятно. Кристоф предполагает, что для того, чтобы выпускать почтовых голубей. Я — для того, чтобы бросать пустые бутылки прямо в канал. Мы смеемся, и он меня целует. Целует всерьез, уже без скидок на мою болезнь. И так, словно бы и не помнит, что я отказалась выходить за него замуж.
Мы могли бы остаться здесь, в Брюгге. Снять номер в маленьком уютном отеле и провести остаток дня и ночь вдвоем. Но что-то опять удерживает меня от этого. Извиняюсь и, сославшись на плохое самочувствие, прошу отвезти меня домой, к бабушке.
Едем. Провожает меня до дверей комнаты и натянутым тоном спрашивает:
— Когда тебе уже будет можно?
— Скоро.
— Твой врач говорит, что уже.
Как мило! Я даже рот приоткрываю от подобного заявления. А как же врачебная тайна, как же этика и обычная тактичность?
— Я сказал ему, что мы помолвлены.
— И дал денег.
Кивает пристыженно. Что ж. Радует по крайней мере то, что люди одинаково продажны везде. Делает шаг ко мне, обнимает.
— Может ты просто боишься? После всего, что было… Я буду очень осторожен. Обещаю.
Легонько отталкиваю его.
— Прости, Кристоф. Ты прав, наверно это страх. Но я с ним должна справиться сама. Ты будешь первым, кто узнает, что это произошло. Причем не от доктора, а от меня лично.
Заканчиваю я довольно-таки резко. Все же не самое приятное дело — узнать, что кто-то копался без твоего ведома в столь интимных вещах.
Кристоф уехал, я проворочалась всю ночь, а наутро собралась и поехала к тому ублюдку-врачу. Медсестра попробовала меня остановить — ведь я шла без записи, но у нее ничего не вышло. Он вскинул голову. По тому, как этот с позволения сказать врач с постным видом тут же стал отводить глазки, мне не составило труда понять, что Кристоф не соврал. Говорить мне с ним было не о чем. Я развернулась и пошла прочь. Он вскочил на ноги и попытался остановить меня. Даже схватил за руку. Вот этого ему точно не следовало делать. Я развернулась и заехала ему шлемом. В пах. Удар равноценный содеянному им, я считаю. Тоже ниже пояса.
Ждала, что объявится полиция. За границей они правильные, свои права отстаивать горазды с использованием властных структур, а не при личном контакте. Но никто к нам с бабушкой так и не пришел. Да оно и понятно, если бы он рассказал об ударе, я бы в ответ поведала о его трепливости. Еще неизвестно, кто бы потерял в результате больше. В полиции ведь работают нормальные мужики, у которых есть жены и дочери. И никому не охота, чтобы какой-то гад сливал о них интимную информацию. По уму, так следовало бы подать в суд, чтобы больше ему неповадно было. Но сутяжничество — занятие не для меня. Увольте.
Одно хорошо: здесь, у бабушки, меня не рискует тревожить мама, которая за то время, что я лежала в больнице, видимо вошла во вкус общения со мной. Процесс воспитания просто-таки захватил ее. Она мне иногда звонит, но точно не явится пред бабушкины светлы очи. Они с ней терпеть друг друга не могут. Причем до такой степени, что бабушка как-то сказала мне, что у нее нет дочери. Только внучка.