В ящике электронной почты меня ждет еще одно сообщение от Кондрата. Майор отбывает куда-то к южным границам нашей немаленькой даже после развала СССР страны. Чуть-чуть повоевать, как он пишет. Я тревожусь за него, о чем и пишу. Он коряво отбрехивается — мол, дело обычное, работа. Обещаю ждать его с войны лучше любой преданной жены и даже попробую за него молиться. Отвечает: «Спасибо! Я тоже помолюсь. И за тебя, Ксень, тоже».
Знаю, что он человек верующий. Не «воцерковленный», как говорят о тех, кто строго соблюдает все посты, регулярно ходит в церковь на службы, исповедуется и причащается, но в Бога наш Федя верит. Вот тоже момент, о который я все время спотыкаюсь, когда думаю о религии. Почему меня все время призывают поверить в кого-то — в Бога, в частности? «Поверь в него!» Почему никто не говорит: «Поверьте ЕМУ?» Слепо верить в кого-то или доверять ему, твердо зная, что этот кто-то никогда тебя не подведет, всегда поддержит, поможет и так далее — что лучше? На мой взгляд ответ очевиден. Вера и доверие — это все-таки разные вещи. Или я как всегда просто цепляюсь к словам?..
Как-то говорили с Федькой об этом. Меня всегда интересовало: как это — взял и уверовал? Понимаю своим ущербным рациональным умом, что вот если бы чудо было явлено, тогда любой бы верующим стал, а если чуда нет, тогда как? Он сказал тогда: «Как-то само. На войне иначе не получается. А вера… Вера устойчивость какую-то внутреннюю дает. И надежду… Ты тоже, если худо совсем, попроси. Мне, бывало, помогал он…»
Может и правда попробовать? Просто взять и попросить? Это выглядит таким простым, таким по-детски очевидным действием — попросить взрослого о помощи в полной уверенности, что он — такой сильный, самостоятельный, уверенный в себе, все знающий, обязательно сможет разрешить все твои проблемы… Но мне почему-то это кажется нечестным. Я же ему ничего взамен не даю — толком в него не верю, в церковь не хожу, не молюсь регулярно, как положено, зато грешу направо и налево. А тут как плохо стало — вспомнила, явилась попрошайничать. Нечестно…
Как-то высказала все эти свои размышления бабушке. Она лишь головой покачала.
— А наглости тебе не занимать…
— То есть?
— Ты что же себя, глупое создание, наравне с Богом поставить норовишь?
— Нет.
— Как нет, если хочешь с ним какой-то там торгово-выгодный обмен вести? Ты ему, он тебе. Балда ты все-таки! Он потому и Бог, что несоизмеримо выше, добрее, умнее…
— Только не говори мне о том, что он справедлив.
— Не буду. Но скажу другое: а не может так получиться, что ты его просто не понимаешь? Он же не волшебная палочка, чтобы тупо исполнять наши людские желания. У него и свои соображения на наш счет наверняка есть.
Очень хотелось бы знать, что он задумал в отношении меня… Как мне следует жить дальше, чтобы это было правильно? Чтобы он остался мной доволен и перестал проверять на прочность?..
Глава 9
Как-то возвращаюсь домой и застаю у нас гостью. Бабушка ухаживает за ней с таким тщанием, что я понимаю — человек этот ей дорог. Близок и дорог. Почему не знаю ее? Или знаю, но не помню?
Оказывается это одна из сестер Кристофа — Эллен. Сижу молча, наблюдаю за происходящим. Как, оказывается, все хорошо видно, когда смотришь со стороны… Сразу понятно, что бабуля нервничает, проявляет излишнюю предупредительность, делает все, чтобы угодить, а эта женщина лишь позволяет ей это. При этом с ее миловидного лица не сходит какая-то неприятная гримаска. Наверняка заметная только мне — потому что я-то со стороны…
Интересно, когда кто-то столь же посторонний наблюдает за мной, мои скрытые эмоции становятся такими же очевидными?
Сижу, смотрю, все больше внутренне мрачнея. В первый раз вижу, чтобы бабушке кого-то не удалось обаять… Кстати, вот вопрос, которым я раньше почему-то совершенно не задавалась: как получилось, что за 15 лет бабушкиного замужества с тремя детьми ее супруга — Маркуса де Ментенон, я так ни разу и не познакомилась? И по-моему, даже не встречалась ни разу… Бабуля осознанно нас разводила? Или они сами были против?.. Странно. Надо будет спросить об этом бабушку после того, как эта курица уедет. Или не спрашивать? И так она на себя не похожа — так взволновал бабулю этот внезапный визит…
Когда чаепитие, затеянное в честь приезда Эллен, подходит к концу, она неожиданно просит меня проводить ее до машины. И всю дорогу строго отчитывает за то, что я совсем извела ее старшего брата. Ради этого что ли и приезжала? Потому как, насколько я успела понять, раньше эта дама своими визитами бабушку, прямо скажем, не баловала…
Не нравится мне она. А я, наверняка, ей. Такие чувства, как правило, если уж возникают, то возникают обоюдно. Эллен выговаривает мне за обиженного мной Кристофа так, словно она воспитательница в детском саду, а я дурно воспитанный ребенок, который так и не научился в туалете пользоваться туалетной бумагой. Не понятно только, если я так плоха, зачем меня убеждать наконец-то ответить ему взаимностью? А она убеждает, да еще как! Твердит свое настойчиво и хмурит тонкие выщипанные бровки:
— Он любит вас, Ксения, а вы ведете себя так словно…
— Словно не люблю его? Но это правда.
— Он достоин лучшего.
Да, наверняка это так, но что же я могу сделать, если при взгляде на него мое бедное сердце не начинает стучать, не сбивается дыхание и не тянет кинуться в объятия, словно с обрыва в бездну?.. Что же делать, если он не чертов Сергей Коршунов?
Вечером приезжает уже сам Кристоф. Ведет меня к морю, чтобы показать одно важное для него место в скалах. Вскоре понимаю, что классический вариант сделанного мне приглашения звучит несколько иначе — мужчины зовут таких вот наивных вроде меня к себе в комнату, чтобы показать редкие гравюры…
Кристоф настойчив. Поцелуи его полны страсти. Руки обнимают так крепко, что вырваться из его объятий мне удается с трудом… И только потому, что он человек действительно порядочный. Грань между настойчивостью и насилием он переступить, как видно, просто не может. Но я отчетливо понимаю, что оставаться дольше в этом доме, да и в этой стране у меня просто нет возможности. Я не в состоянии выдерживать подобный прессинг. От решения уехать назад в Россию меня не может отговорить даже бабушка.
То, что я осознала, когда наблюдала за Эллен и бабулей, то понимание ситуации, которое возникло у меня только потому, что я наблюдала за ней со стороны, не дает мне покоя. Теперь я убеждена: для того, чтобы разобраться в себе, мне нужно каким-то образом оказаться в стороне если и не от самой себя, что, наверно, просто невозможно, то по крайней мере в стороне от эпицентра событий. Мне необходимо попробовать взглянуть и на Кристофа, и на наши с ним отношения издалека. А затем оценить их и наконец-то определиться, для начала окончательно поняв и осознав, что такого человека как Сергей Коршунов в моей жизни нет и не будет…
В аэропорту меня встречают мрачные Кондрат и Стрельников.
— Приперлась-таки. Мало тебе прежних приключений. Еще, видно, охота.
Стрельников ворчит и говорит всяческие гадости в своем стиле, но я так рада видеть их обоих, что настроение этим он мне испортить не сможет никак. Решаем ехать на дачу и закатить там пирушку по случаю моего приезда и, заодно, отметить успешное возвращение Федьки с очередной «войнушки».
Дом встречает меня чистотой и приятно заполненным холодильником. Это моя домомучительница, Зоя Федоровна расстаралась. Все-таки иногда бывает полезно оказаться человеком предусмотрительным и заранее побеспокоиться о том, чтобы предупредить людей о своих действиях. Правда, следует признать, что предусмотрительность и в этот раз проявила не я, а бабушка.
Сидеть на террасе Стрельников отказывается категорически — «нет уж, хватит, насиделся». Так что устраиваемся без затей — на кухне. Когда я задергиваю шторы на окнах за их спинами, вижу часть дома Коршуна. Он за все это время так и не объявился.