Молчит. Наконец:
— Что там за компромат-то у тебя? Покажешь?
Качаю головой.
— Нет. Ты прав. Он не поможет. Сожгу его при случае. Пусть прошлое остается в прошлом…
Пора ложиться спать. Сложный момент. Все надеялась, что он как-то подскажет мне о своих намерениях по отношению ко мне, но он сидит, не поднимая глаз. Постелить ему в другой комнате? Еще решит, что я так ему намекаю, что со мной ему спать — не резон. Сразу пригласить к себе… Ну не могу я решиться на такое!!! Да и он хорош. Видит ведь все, понимает. Зачем заставляет мучиться? Уж сказал бы все как есть!
Злюсь. И это все-таки толкает меня на решительные действия. Злобным тоном, совсем не подходящим к моменту, грубо от неуверенности в себе и страха интересуюсь:
— Где спать сегодня будешь?
Лицо его остается спокойным, а в глазах появляется легкая усмешка. Убила бы! А потом провались бы сквозь пол со стыда. Господи, ну почему, почему я влюбилась именно в этого паразита с мерзким нравом? Непонятного, недоступного, иногда даже страшного. И злого, способного ударить хоть словом, хоть кулаком… Неужели именно потому, что он такой? Потому что ему никогда и в голову не приходило относиться ко мне с той бесконечно надоевшей жалостью и заботой, с которой ко мне до сих пор относились все мои друзья-приятели? Потому что он всегда видел во мне человека если и не равного ему, то по крайней мере достаточно сильного, чтобы не миндальничать с ним? Вот и сейчас не собирается… Только еще больше прищуривается, почти пряча глаза за ресницами:
— Есть варианты?
Сказавши «а» по волосам не плачут… А потерявши голову нечем будет сказать «б». Усилием воли сдерживаюсь от того, чтобы спрятать от него свое горящее стыдом лицо. Можно в ладони, но лучше бы вообще на другой планете. Делаю над собой последнее усилие и отвечаю:
— Есть. И много. Но основных два: со мной или без меня.
Смотрит, склонив голову к плечу.
— Зачем я тебе, Ксюх? Ты вон — красавица и умница… Зачем?
Злюсь еще больше — неужели ответ не очевиден?
— Люблю я тебя, козла. Знаешь, как говорят — любовь зла… Вот я тебя и полюбила.
Встает, подходит ближе, смотрит… недоверчиво. Недоверчиво?!! Он что дурак совсем? Наверно действительно дурак, раз продолжает в том же ключе:
— Брось… Это у тебя на почве стресса. Понервничала сегодня, завтра все пройдет…
Размахиваюсь и залепляю ему пощечину. Он даже не пытается перехватить руку, хотя наверняка мог бы. Стоим. Смотрим друг на друга. В его глазах — все та же бездна, которая манит меня, не дает дышать и думать… Делаю шажок вперед и обнимаю его, пряча лицо куда-то ему в основание шеи, туда, где кожа так нежна и жилкой бьется пульс…
Далеко не сразу руки его смыкаются у меня на спине. А потом губы находят мои губы. Наверх, в спальню мы почти бежим. Падаем на кровать. Ему проще, на нем только халат. На мне одежды значительно больше. Зато, когда он еще только возится с пуговицами и молниями на мне, мои руки уже во всю блуждают по его поджарому телу. Когда он наконец-то справляется с моими шмотками, я обвиваю его как лиана. Не могу ничего поделать с желанием прижаться к нему каждой клеточкой кожи, настолько плотно, насколько это только возможно. Смеется с неожиданно глубокой нежностью.
— Пусти, а то нету ходу пароходу…
— Какая ты, — шепчет чуть позже. — Кто бы подумал…
Оргазм накрывает меня с головой, ударяет как океанская волна, крутит, душит, практически лишает сознания. Начинаю погружаться в тягучую дрему сразу после того, как Коршун замирает на мне тяжело, со всхлипами дыша. Всю прошлую ночь ведь не спала. Он и сам без сил. Его хватает только на то, чтобы натянуть на нас одеяло…
Глава 11
Просыпаюсь от того, что его нет рядом. За окном уже светает. Заворачиваюсь в одеяло и, волоча его за собой, спускаюсь вниз. Стоит возле моей сумки. В руках стопка фотографий…
Не удержался. Захотел посмотреть.
Идиотка! Нет, чтоб еще вчера убрать их куда подальше! Но я думала только о том, как затащить его в постель. Жри теперь! Наслаждайся, как сказала бы бабушка. Приваливаюсь к стене. Моего прихода он не мог не заметить. Поворачивает голову.
— Откуда у тебя эта дрянь?
— Антон выкрал из сейфа твоего отца…
— Почему отдал тебе?
Неужели не узнал? Соврать? Нет… Знаю, только хуже будет. Да и не хочу начинать все со лжи.
— Потому что это я.
В глазах непонимание. Переводит взгляд с фотографий в руке на мое лицо и обратно. Понимаю, что поверил. Да и кто станет с таким шутить?
— Ты… Он…
— Я была еще совсем ребенком… И… И так получилось…
Почему-то мне кажется обидным, неправильным пытаться что-то объяснить ему сейчас. Он же видел, что там на этих фотографиях. Должен понимать, что не с моей подачи такое могло делаться. И не меня винить… Видимо переоцениваю его мужские мозги. Он разворачивается ко мне и с ненавистью швыряет мне в лицо всю стопку с оттисками моих страданий, моей болезненной детской любви, моего стыда.
— Ты развратная дрянь. Какой была, такой и осталась. Мне противно думать, что недавно я добровольно совал свой член туда, где уже до этого не раз побывал… этот человек.
Через пять минут он уже уходит, кое-как натянув на себя свои вещи, которые я вчера постирала. Они наверняка еще сырые, но его это, похоже, не смущает. Просто открывает дверь в сад и скрывается среди предрассветных теней. А я так и остаюсь стоять, прижимая к груди одеяло, в складках которого застряло несколько брошенных им фотографий. С ощущением, что я все-таки сорвалась и упала в ту самую бездну, с которой неизменно ассоциировался у меня Коршун. Недолгий полет моей любви разбился об острые камни на самом дне…
Сама не понимаю, как пережила остаток той ночи. Даже заплакать не могу, словно окаменела. Только камень этот — труха. Если толкнуть, то упадет и рассыплется черным сухим песком. Пылью и могильным тленом. Ну почему? Почему он так? За что? Все произошедшее — такая дикая, вопиющая несправедливость по отношению ко мне, что наверно только это и удерживает меня от каких-нибудь непоправимых поступков.
Утром отчетливо понимаю, что мне нужно к бабушке. «В Париж, по делу, срочно…», — как сказал бы Олег. Да. В Париж и срочно. Этот город уже когда-то помог мне оправиться. Поможет и теперь. Я очень хочу верить в это. Очень на это надеюсь. У меня просто нет иных вариантов. Боже, как же я устала вести эту нескончаемую борьбу с судьбой! Как устала…
Рейсы на Париж отправляются регулярно. Забронировать билет, а потом оплатить его карточкой через И-нет не составляет труда. Через два часа я уже в аэропорту. Из зоны ожидания звоню Стрельникову, но он не берет трубку. Еще спит. Тогда набираю Кондрату. Этот бодр как пасхальный заяц. Сообщаю ему, что улетаю в Париж.
— А?.. — начинает он. Перебиваю.
— Я одна. Дом заперла и поставила на охрану. Так что… Ну ты понимаешь.
— Не очень, ну да ладно… Спишемся, когда ты доберешься до места.
— Обязательно.
— Ксюх… — мнется. — У тебя все в порядке?
— Нет, Федь. У меня совсем не все в порядке. Но в этом ничего уже не исправить. Так что… Пока.
— Пока… Береги себя. Я… Мы со Стрелком тебя любим.
— Я вас тоже, ребята.
Выключаю телефон. Как раз объявляют посадку на самолет.
Бабушка изумлена самим фактом моего прибытия. Мой вид ей не нравится. Она предпринимает активные попытки узнать, в чем причина моего настроения, но очень быстро осознает, что ничего я ей говорить не собираюсь. Я не могу ей рассказать о Коршуне не упомянув фотографии и Борзунова. Она сразу почует несостыковку. А про те давние дела по большому счету говорить ей и вовсе не следует. Это же в первую очередь ударит по ней самой. Ведь она тогда несла за меня ответственность. Получится, что именно из-за ее недосмотра я и оказалась под Борзуновым. Так поступить с ней я не могу. По крайней мере, глядя при этом ей в глаза. Действовать за спиной у кого-то всегда проще…