Но ехать в Россию я пока что не могу. Как представлю, что я вновь одна-одинешенька в своем доме… В том самом, где… Нет, не могу и все тут. Спрашиваю у бабушки в силе ли еще ее разрешение пожить в Ле Туке. Она конечно же подтверждает это, хоть и очень беспокоится.
— Ты уедешь, а мы ведь с тобой так и не поговорили толком обо всем этом кошмаре. И о тех фотографиях, которые меня чуть в гроб не вогнали.
— Бабуль, там не о чем говорить. Правда. Что было — то прошло.
— Но как этот мерзавец все это время смел смотреть мне в глаза, появляться в моем доме? Я… Я приняла решение, маленькая моя. Если этот тип еще раз посмеет попасться мне на пути, я просто убью его.
— Бабуля…
Честно говоря, мне страшно. Бабушка никогда не бросает слов на ветер. А сейчас в ее голосе звучит глубокая, искренняя, непоколебимая убежденность.
— А что бабуля? Я — женщина старая, жить мне осталось всего ничего. Мне не страшно. И тюрьме долго сидеть не придется — раньше помру. А этому гаду жизнь я укорочу. С удовольствием.
И добавляет почти шепотом:
— Счастье, что твой дед до этого ужаса не дожил. Ведь как он его любил, этого Сашку. Говорил борзый, далеко пойдет…
— Он и пошел.
— Чтоб ему на этом пути шею свернуть!
Близится осень. Эта пора во Франции, даже на севере страны, выглядит совсем не так, как у нас в России. Ни тебе гнетущей серости, ни заполоняющей все чавкающей грязи. Иногда промозгло. С моря периодически дует довольно-таки мерзкий ветер. Но лето еще не до конца сдало свои позиции и большинство дней по-прежнему великолепны. Много езжу. В основном на мотоцикле. Здесь мне скрывать свои мото-таланты не от кого и незачем. И каждый день жду каких-то действий со стороны Борзунова… Или со стороны Кристофа.
Ну, кто первый?!
Ставлю на Борзунова, так что почти не удивляюсь, когда в один из дней вижу его у порога своего дома. Входит, грубо оттолкнув меня от двери. Осматривается.
— Очень мило. И чего тебе спокойно не жилось?
На «ты»? Действительно плохо дело…
— Будете убивать?
— Ну да, а ты чего хотела?
— Счастья, любви, мужа, детей…
Вижу, что начинает беситься.
— Тогда не надо было связываться со мной.
Улыбаюсь криво. Хоть все давно для себя решила, умирать страшно. Наверно, это действительно слишком высокая цена: моя жизнь за его испорченную карьеру. Но поскольку я большая любительница заниматься самокопанием, то уже давно поняла: что-то во мне надломилось.
Скорее всего изначальный надлом произошел еще тогда, когда на меня 13-летнюю обратил свои взоры Александр Борзунов. Но потом он сросся и все, скорее всего, обошлось бы. Да вот только все последующие удары, те, что с удивительной настойчивостью настигают меня в последнее время, судя по всему раз за разом приходятся на то же самое, и без того слабое место… А я могу бороться только пока мне есть за что. Сейчас, похоже, ничего такого у меня просто нет… Профессиональный психолог, оценивая ситуацию, которую я же сама и создала, наверняка сказал бы что-нибудь о проявившихся у меня суицидальных наклонностях. Может и так. Им, профессиональным психологам, виднее.
Борзунов делает приглашающий жест.
— Пойдем, пройдемся вон… до скал. Ты ведь не рассчитываешь удрать?
Вынимает пистолет и снимает его с предохранителя. Действует как-то слишком картинно, и моя и без того наверняка вполне себе маньячная улыбка становится еще шире. Не могу поверить, что я когда-то, сидя затворницей в своем тихом загородном доме, мечтала о каких-то приключениях, страстях и чем-то подобном. Прав был мудрец, который сказал: бойтесь мечтать. Мечты иногда имеют неприятную особенность сбываться.
Выходим из дома и идем к морю. Когда я замедляю шаги, больно толкает меня в бок пистолетом. Наверно чувствует себя настоящим мачо, крутым до необычайности. Начинаю хихикать. Смотрит с удивлением.
— Крыша поехала? Да?
— Ага. Тихо шифером шурша крыша едет не спеша.
Есть такое понятие — театр абсурда. Никогда не была театралкой, но в чем там суть примерно знаю. В абсурдистских пьесах мир представлен как лишённое логики и какого бы то ни было смысла нагромождение фактов, поступков, слов и судеб. Определение это настолько идеально подходит к моей теперешней жизни, что я даже не удивляюсь, когда из-за скалы, мимо которой мы должны пройти, чтобы попасть к морю, нам навстречу выходит Кристоф. Еще один по мою душу!
Бабушка как-то сказала мне, что самый серьезный грех — это грех несвоевременности. Когда люди совершают те или иные поступки, говорят те или иные слова невовремя. Несвоевременно. Смотрю на Кристофа и думаю: грешен? Или совсем наоборот? Как все теперь повернется?
— Отойди от нее, ты урод.
Кристоф говорит это Борзунову, но тот ведь по-французски ни в зуб ногой.
— Что ему надо? Это твой хахаль?
Это уже Борзунов интересуется. По-русски. На лице у него написаны изумление и даже испуг. Ведь у Кристофа, как и у него самого, в руках присутствует пистолет. В очередной раз чувствуя, что стала действующим лицом в какой-то сумасшедшей сказке вроде «Алисы в стране чудес» голосом послушной девочки перевожу и даже поясняю:
— Он хочет, чтобы вы убирались отсюда, потому как намерен убить меня сам и делиться ни с кем не желает. И это не мой хахаль.
— Сам вали отсюда, — вскипает Борзунов и направляет пистолет на Кристофа.
Опять перевожу.
— Что это за тип? Ты трахаешься с ним? — это уже Кристоф.
Бздрынь! Словно игла на заезженной пластинке с мерзким звуком перескочила назад. И почему каждого из них так интересует половой вопрос? Секс важнее жизни? «Руки вверх! Секс или жизнь! Что?.. А, нет. Кошелек можете оставить себе».
Поясняю уже Кристофу, что с Борзуновым я не трахаюсь, а иду к морю, чтобы он меня там убил. Причем хочет он это сделать опять-таки сам, так чтобы никакой Кристоф ему не мешал. В конце опять-таки невольно хихикаю. Какой там театр абсурда! Ничья фантазия не сравнится с теми вывертами, что другой раз преподносит нам жизнь! Два убийцы торгуются за то, кто именно из них двоих пустит мне пулю в лоб, а я им их препирательства еще и перевожу!
Стоим. Пистолеты в руках у этих двоих нервно подрагивают. Уж перестреляли бы друг друга что ли? Но они, естественно, и не думают открывать пальбу. Может ребята только что обрели друг друга? Теперь объединят свои усилия. Поставят меня к стенке, как в фильмах про гражданскую войну, и расстреляют сразу из двух пистолетов. «Заряжай! Товсь! Пли!»
Дальнейшее происходит глупо, как все в моей жизни. Кристоф делает шаг назад, видимо, все-таки решив свалить. Смысл стрелять в меня, если за него это готов сделать другой человек? Под ногу ему попадается небольшой камешек, он оступается, чтобы удержать равновесие взмахивает рукой, в которой на его беду зажат пистолет. Борзунов, который и без того на пределе, видимо, воспринимает это как угрозу для себя и стреляет. Раз, другой, третий. И правда перепугался…
Кристоф мертв. Это очевидно даже мне. Идиотская смерть. Вполне достойная его. Борзунов тащит меня за собой. Видно все же хочет проверить, труп перед ним, или нет. Наклоняется. Ну вот. Больше ждать никакого смысла. Толкаю его изо всех сил и отскакиваю в сторону, выхватывая из кобуры под курткой свой пистолет.
Ну да. Я хоть и дура с суицидальными наклонностями, но не настолько, чтобы ждать своих убийц с покорностью жертвенного барана. Сразу после того, как Кристоф ударился в бега, я попросила Шарля сделать мне разрешение на ношение оружия. С его связями это оказалось несложно. Подобрать пистолет мне помог Жан-Поль, который несмотря на всю свою гламурную несерьезность, на самом деле служит во французской полиции. Он же дал мне несколько уроков стрельбы…