Павлик вскочил и бросился к своему подъезду. Он пробежал по лестнице с бледным, без кровинки лицом, с трудом сдерживая рыдания…
В восемь часов утра мать будит Павла, насильно заставляет его поесть.
Мать и сын молча идут к зданию суда. Этот путь такой скорбный, точно идут они в похоронной процессии. Он такой долгий — потому что от угла до угла, от улицы до улицы в мыслях того и другого пробегает вся жизнь: небольшая и нерадостная у Павла; большая, вначале светлая и полная, а потом незаслуженно обедненная у матери.
В 9 часов они входят в зал судебных заседаний. В пустых рядах стульев — одна мать Павла. Она сиротливо прижимается к стене, Ее знобит — не от холода, а от волнения.
Павлик должен сидеть на виду — напротив стола, покрытого красной скатертью. Он низко опускает голову, изредка исподлобья бросая взгляды вокруг.
В этот момент представляется ему, сколько показаний, протоколов, постановлений хранится в этих холодных каменных стенах. И на каждой бумажке чья-то горькая страница жизни, порой заслуженная, а порой случайная, как у него.
Думает он и о том, сколько теплой заботы чувствовалось в официальных на первый взгляд допросах женщины-следователя.
На первом допросе Павел не мог ничего рассказать. Он говорил путано и сбивчиво, уверяя, что целиком виновен в смерти друга. Будь он менее благородным и более трусливым, он мог бы отказаться от своей вины.
Он привез Тышку с острова в полном сознании, сам почти теряя сознание от нервного потрясения. После операции Тышка прожил один час. Верный друг, умирая, пытался спасти Павла.
«Я сам… Павка не виноват… я сам…» — несколько раз повторил он.
Экспертиза подтвердила, что Яков действительно мог случайно ранить сам себя.
Последний раз Павел сидел в кабинете следователя вот так же, как сейчас, низко опустив голову. В руках он нервно мял кепку, которая за несколько встреч со следователем из новой превратилась в старую, бесформенную.
Женщина-следователь, маленькая, полная, с мягкими движениями, чем-то отдаленно напоминала Тышку — вероятно, чуть выдающимися скулами и курчавыми темными волосами, подстриженными коротко, как у мальчишки. Поэтому и хотелось и не хотелось смотреть на нее.
— Павел, — сказала женщина, — я верю, что ты не мог намеренно убить своего лучшего друга, но мне нужны факты. Я вижу, что тебе тяжело говорить об этом. Пойми, у тебя нет свидетелей. На острове вы были вдвоем, и предполагать можно все, что угодно. Давай же поговорим сегодня последний раз, и я все подробно запишу.
В ее голосе слышалось участие.
Он поднял голову, затравленным зверьком, исподлобья, взглянул на нее и встретил открытый взгляд больших ласковых и внимательных глаз.
В это время раздался телефонный звонок. Она встала с кожаного дивана, на котором сидела рядом с Павлом, вероятно пытаясь сгладить официальность беседы, и подошла к телефону.
— Не можешь? — спросила она кого-то низким голосом. — Ну, экзамен-то ведь не завтра… Сходи к Ване… Нет дома? А знаешь что… — сказала она, подумав, — прочитай-ка мне условие задачи. Так, так… Сколько? Сорок? Ну, а ты как решила?.. Конечно, неверно! Вот и я, как на грех, плохой математик. Ну-ка, диктуй задачу!
Она села за стол и, не отрывая трубку от уха, придерживая ее плечом, записывала.
— Ты пока решай, и я попробую. — Она повесила трубку. — Подожди, Павел, минуточку. — И задумалась над листом бумаги, совсем как школьница, волнуясь и кусая карандаш.
«Должно быть, дочь не может решить задачу, — подумал Павел. — Как странно, что у нее есть дочь, дом… Может быть, она, так же как моя мать, уходя на работу, готовит обед…»
В воображении Павла это было несовместимо с должностью следователя. И ее добрые глаза, в которых он читал сочувствие к себе, не вязались с тем, как она мучила Павла своими вопросами и подозрениями. Павел почувствовал, что окончательно запутался во всем. Какой-то тоскливый, неясный туман окутал всю жизнь.
— Вот черт! Ничего не выходит! — с сердцем сказала женщина и вдруг обратилась к Павлу: — Слушай, Павел, а ты в математике силен? Впрочем, я знаю, что по математике у тебя только пятерки. А ну, помоги мне!
Павел покорно встал.
— Нет, это не приказ следователя, — чуть улыбнулась женщина. — Если хочешь, то помоги.
— Пожалуйста! — сказал Павел.
Он подошел к столу, подвинул к себе бумажку с условием задачи.
В этот момент с него слетела та скованность, которая охватывала его в кабинете следователя. Он даже вздохнул глубоко и громко.