– И ты твердо решил ехать в консерваторию? – по крайней мере в десятый раз спросил Павлик.
Года два и даже год тому назад он все еще надеялся, что друг одумается и пойдет учиться в горный институт. Но теперь Тышка кончал десятый класс и все так же уверенно ответил:
– Только в консерваторию. – Он отодвинул ноты, закрыл крышку рояля и спросил: – Ну, как с математичкой?
– Все так же, – сказал Павлик и удивленно посмотрел на друга. Ведь еще вчера Тышка одобрял его упорство.
– Слушай, Павка, тебе надо конфликт этот ликвидировать! – Тышке понравилась сказанная фраза. Он почувствовал себя в роли учителя. – Видишь ли, бывает, что учитель не прав, потому что нас сотни, а он один на всех разрывается.
Павлик не смог вспомнить, где он уже слышал эту фразу.
Тышка безнадежно махнул рукой и добавил:
– Все равно прав будет учитель, а ты в дураках останешься!
Последнюю фразу он произнес с настроением, убежденно, и поэтому она дошла до сердца Павлика.
– Все это так, – сказал он, – но как извиняться? Так, что ли? – Он изящно изогнул корпус, приложил руку к сердцу: – «Надежда Федоровна! Извините! Нагрубив вам, я не сплю ночей. Я понял, что жестоко не прав!»
Тышка весело засмеялся, открыл крышку рояля, и густые аккорды пробежали по клавишам.
– Вот здорово получилось! – прислушался Павлик. – Ну совсем как у Мефистофеля из «Фауста».
– Наконец и до тебя дошла музыка! – опять засмеялся Тышка, теперь уже нарочно басом, снова порывисто и громко звуками клавиш подражая смеху. – И вообще, Павка, ведешь ты себя в школе незавидно. Матери твоей, наверно, стыдно на родительские собрания ходить. – Он бурно промчался по клавишам. – Хоть бы ты исправился, что ли…
Тышка вздохнул и исполнил какую-то мелодичную музыкальную фразу. Он закрыл рояль, встал и, зевая, потянулся, подняв кверху обе руки. Ему надоело читать нотации Павлику. «Как слону дробина», – подумал он и решил перевести разговор на другую тему.
Но слова Тышки задели Павлика, и ему захотелось оправдаться перед товарищем.
– Знаешь, Тышка, я почему-то не люблю всех взрослых, не верю им, – сказал Павлик… И в памяти его промелькнул образ отца.
Казалось, эти слова не имели отношения к разговору, но Тышка все понял. «Не верит, а отсюда и неуважение, нелюбовь, грубость», – подумал он и тоже вспомнил красивого голубоглазого полковника и слова матери Павлика, сказанные недавно: «Убил он в сыне веру во все хорошее».
– Ну, это, знаешь, заблуждение! – сказал Тышка. – Вот, например, Павел Семенович (он имел в виду учителя физики) или наш директор Григорий Александрович. Да я тебе десятки взрослых назову!
– Не называй, я и сам знаю, что так. Знаю, а все равно не люблю.
3
Наступила весна – дружная и теплая. В несколько дней отзвенела капель и растаял снег. Казалось, город присел и потемнел. Без белых снежных шапок дома стали ниже и грязнее.
Павлик занимался по целым дням. Он дал матери и Тышке честное комсомольское слово сдать экзамены на пятерки. А Тышка – тот только и жил книгами в эти дни подготовки к экзаменам на аттестат зрелости.
Утром к Павлику прибежал Тышка. От волнения он так путался в словах, что Павлик вначале ничего не мог понять, а когда понял, тоже разволновался.
У Тышки, в его маленькой комнате, Павлика ждал отец. Он приехал сюда в командировку и хотел видеть сына.
– Я не пойду! – сжимая побледневшие губы и отступая назад, сказал Павлик.
– Неразумно! – возразил Тышка.
И Павлик пошел.
Тышка прикрыл за Павликом дверь в комнату и куда-то исчез.
Отец взволнованно поднялся навстречу сыну. А тот растерянно остановился на середине комнаты. С тех пор как ушел отец, оставив в доме ноющую пустоту, перевернув всю душу Павлика, всю его ребячью жизнь, прошло около четырех лет.
Отец был все такой же моложавый красавец, но сейчас он показался меньше ростом – очевидно, потому, что Павлик вырос сам. В отце не было теперь той неотразимой силы повелевать всем и всеми. Каждое движение его губ, головы, руки тогда было законом для Павлика; теперь же он мог спорить и не соглашаться с этим человеком.
Полковник не узнавал своего сына. Перед ним стоял высокий, стройный пятнадцатилетний юноша с фигурой спортсмена, с его – отцовскими – голубыми глазами, но смотревшими вопросительно и настороженно. Упрямый, крепко сжатый рот не дрогнул в приветливой улыбке, не протянулась для пожатия рука с нервно сжатыми пальцами.