Вообще у нас то, что не случалось, не видано, — сразу мыслится как не положенное и заведомо запрещенное, хотя никто распоряжений на этот счет не знает.
Но вот начал делать плетень на балконе — и отовсюду заинтересованные наблюдатели и вопросы: «У Вас там строительство?» — и всем любопытно, и весело, и очень понравилось: «Гляди-ка, как хорошо! Ни у кого так нет! Прямо как в деревне!»
Вот и «живи незаметно»!
Два принципа я имею сейчас для руководства в жизни: «Будь верен себе» (своей «дхарме», как именуют в Индии свой путь, свою планиду) и «Живи незаметно!» Но они, к сожалению, часто сталкиваются. В самом деле: нашел я свои образ волосяного покрова на голове: никак не стричь бороду и усы, никакой формы им не придавать, но и не очень чтоб заросшесть, — это тоже жанр. А так, как из лесу, месяц не брившись, из геологической экспедиции будто вышел. Волосы на голове — черные, усы — рыжие, а борода седая. Весело и пестро — как природа мне положила… Однако слишком заметно: не дает жить незаметно, чтоб без излишних цепляний и внешних контактов тихо делать свое, внутренне присущее дело мышления.
То же и плетень: нужен был быть создан именно я, чтоб кому-то в громадном многомиллионном городе пришла идея ограду балкону сделать как деревенский плетень. Но опять же бросился этим в глаза и привлек внимание, и приставать стал пристальный интерес приставучих соседей.
Однако и здесь очевидно проступило мое призванье: развивать в людях способность воображения — чтобы то, что кажется невозможно, чудно и никто подумать бы не мог, что это вероятно, — открывалось бы как естественное, очевидное и само собой разумеющееся, так что как же мы сами раньше не догадались, что так можно и хорошо?!.. Это я и делаю и в писаниях своих, и в образе жизни.
…Еще поплету немного.
А какое приятное занятие! Как вязание, наверное: не помнишь, как время проходит, и — ни одной мысли, главное, заметил я: мозг занят тем, как протягивать эту хворостину, как приладить, чтобы зазора не было…
Оправдание Жизни?..
18.VII.67. Отвозил Св. с ребеночком к ее родителям в Дубну, гулял по городу и дивился: вот хорошо построенный город для жизни возле работы! И все эти 50–70 тысяч людей, эти аптеки, женщины на велосипедах, пивной бар, молочная кухня, красота домов, тишина среди дерев, спрятавшийся райисполком — все это для того, чтобы несколько умов колдовали у синхрофазотрона, и сколько жизни вокруг них возросло!
Или наоборот! То, что здесь раскинут синхрофазотрон и мыслят несколько голов, — есть предлог и оправдание для того, чтобы могла развестись просто жизнь: чтобы вот ребята с гитарою вокруг девочек вились, чтоб младенчики посапывали, чтоб люди семейно копошились — свою вечную возню и песню затевали?
Ибо жизнь сама по себе в нашем сознании не ценится. а нуждается в оправдании. И как В. Соловьев-философ писал «Оправдание Добра», — так и нашему, больно учено-идейному веку «Оправдание Жизни» представить надо…
Дед — для внука?..
Св.: Родителей надо поставить на место, хоть насильно. чтоб они поняли, что отныне их жизнь имеет смысл лишь постольку, поскольку служит пьедесталом для ребеночка.
Я: Но ведь они же и их жизни — сами по себе ценность! И разве сторонился, затихал старейшина в роде, чтобы — не дай бог! — своим разговором с соседом не разбудить младенца? И верно: старейшина=ствол рода, и сколько нужно было расходов бытия, чтоб его, этот сосуд, изваять! А младенцы что? — как грибы перли.
И вообще за ребеночка стали цепляться лишь в последние отчаянные времена: и в литературе он с XVIII в., а особенно в двадцатом завершает надеждою, дает выход в будущее, возможность-шанс еще им разок вдохнуть, свою жизнь им переиграть — соломинка утопающему.
Литература — от пониженного давления
7.IX.67. Чувствую себя, как Король Лир, что роздал королевство и остался ни при чем. так что его лишь — степь да гроза остались; открытый космос втягивает и призывает, но ведь это притяжение бытия через смерть и на смерть (недаром после степи и бури Лир обезумел и умер): там ведь жить нельзя — разряженно. А здесь — слишком сгущенно давление жизни: города, семей, отношений, психологий — не вынести.