Он был смущен тем, что Адела оказалась не девушкой, и все поведенье ее, отчаянное, с немалою долей брезгливости, злости, его оттолкнуло, но тело понравилось. Белее сметаны. Куда ни посмотришь: колечки и кудри, пушок ярко-черный, жемчужинки пота. Лежит на траве, как картина в музее.
Спускаясь с горы, она, кажется, плакала. Прощаясь, на Беню и не посмотрела. А через две недели брат, который по-прежнему жил в Москве, но уже по другому адресу и был очень счастлив в своей этой новой любви, новом браке, вдруг получил дикую телеграмму от матери: «Сестра отравилась жива ждет ребенка что делать целую».
Брат скомкал дикую телеграмму. Потом опомнился, расправил измятый листок и протянул его жене.
– Убью, – сказал брат молодым своим басом. – Позор на весь город.
– Пусть женится лучше, – вздохнула жена. – У них же ребенок родится, подумай!
От этого брат покраснел еще гуще.
Через двое суток он приехал в родной город. С вокзала явился домой. Мать припала к его груди; отчим обнял его через материнскую голову, левая щека у него мелко задрожала.
– Она сейчас где? – спросил сразу брат.
– Лежит третий день. И обедать не стала.
Брат вошел в комнату, где она лежала спиной к нему и лицом к стене, завернутая в простыню, как египетская мумия: на улице было почти тридцать градусов жары.
– Адя! – произнес брат.
Она махнула рукой, чтобы он ушел.
– Зачем ты поела коробку со спичками? – спросил ее брат.
– Зачем я поела? – грубо ответила она и рывком села на кровати, выставила свое горящее, с изломанными бровями лицо. – А что еще делать? Я жить не хочу.
– Чей это ребенок? – спросил ее брат.
Адела низко опустила голову. Несчастный ребенок мог быть чьим угодно: и Бенин, и этого, с командировки.
– Чей? Бенин, конечно, – ответила она.
– Тогда вы поженитесь, – строго сказал брат.
Она вскочила и, зажав рот рукой, выбежала из комнаты. Ее долго не было. Рокочущий звук шел откуда-то снизу, как будто Адела забилась под землю.
– Вот каждый раз так, – всхлипнула мать. – Как только напомню о Бене, так рвота. Несчастная девочка. Господи Боже!
– Где Беня работает? – спросил брат.
Мать объяснила, где работает и как туда проехать. Адела вошла, бледная, с застывшим страданием в мокрых глазах. Брат вздрогнул всем телом: глаза не обманут. Он умылся и надел чистую рубашку. На раскаленном трамвае доехал до конторы, где крутолобый Беня работал бухгалтером. Дождался, пока закончился рабочий день. Потом подошел к Бене так близко, что перемешались дыханья: тяжелое – брата и быстрое – Бени.
– Ты помнишь меня? – спросил он.
– Помню, Лейбл. Ты был меня старше, когда мы учились.
– А я и сейчас тебя старше. И я тебя, Беня, убью: ты подлец.
– За что ты убьешь меня, Лейбл?
– А ты что, не знаешь?
– Не знаю, – сказал Беня и опустил лоб, ставший белым, как вафельное полотенце.
– Она ждет ребенка! – стыдясь даже облака в небе, сказал ему Лейбл.
– А я здесь при чем?
– А кто же при чем?
– Лейбл, – тихо сказал Беня, – давай немного отойдем, и я тебе скажу всё, как было. Я у твоей сестры не первый, Лейбл.
Брат оттолкнул его, но Беня не упал, только побелел еще больше.
– Я не говорю, что этот ребенок не мой. Он, конечно, может быть, и мой ребенок, но может быть, и нет. И что мне тогда?
– Ты женишься, Беня? – спросил его брат.
– Но не потому, что я испугался тебя, Лейбл. – И маленький крепкий Беня привстал на носках, чтобы сравняться ростом с высоким братом Аделы. – Я женюсь потому, что это может быть мой ребенок. Мы этого никогда не узнаем. Ни ты и ни я. Я женюсь.
И сразу же отвернулся, зашагал прочь. Лейбл посмотрел ему вслед, и собственное счастье, ждущее его в Москве, вдруг так обожгло изнутри ему душу, что он чуть не вскрикнул.
Свадьба была не просто скромной, ее – этой свадьбы – почти даже не было. Близкие люди посидели за столом, пообедали вкусно и разошлись: больно было смотреть на то, как Адела ненавидит своего мужа. Белое платье обтягивало ее огромную грудь и слегка выпирающий живот, лоб под черными тяжелыми волосами был мокрым от пота. Она вытирала лицо надушенным носовым платком, потом складывала этот платок во много раз и внимательно смотрела на него, как будто платок вот-вот заговорит.
В двенадцать пошли, легли спать. Беня погасил лампу и вытянулся у стенки, на которой висел красивый ковер, помнивший времена Австро-Венгерской империи. Адела, не снявшая белого платья, лежала с ним рядом.
– Аделочка, – попросил Беня, – ты лучше разденься. Помнешь свое платье.
– Иди лучше к черту! – громким шепотом ответила Адела. – Глаза бы мои на тебя не смотрели!