Моё влияние на родине объясняется не моим якобы существующим антисемитизмом, которого вовсе нет, и не каким-то постом, который я занимаю, а моим научным авторитетом и ещё тем, что я в первую очередь преследую во всех своих действиях интересы страны, а свои личные интересы держу на втором плане.
В 79-м году из Соединённых Штатов мне сообщили, что от специалистов по теории управления поступило требование перепечатать статью из «Science» в журнале по теории управления. В связи с этим я вынужден был послать в журнал «Science» свой ответ на статью. Как я слышал, редколлегия журнала «Science» консультировалась по этому поводу с президентом Международного союза математиков профессором Монтгомери и по его совету мой ответ был опубликован.
Следует отметить, что у американских математиков существует и другая точка зрения, отличающаяся от изложенной в ноябрьском номере «Notice». Осенью 79-го года в журнале «Notice» появился ответ на ноябрьскую статью, подписанный шестью известными американскими математиками. На первом месте стоит подпись профессора Стэнфордского университета Роберта Фина. Этот ответ решительно не одобряет ноябрьскую статью журнала.
Цитирую: «Статья, озаглавленная „Положение в советской математике“ в „Notice“ в ноябре 1978 года вызвала у нас чувство тревожной неприязни». Далее: «События с тех пор, однако, показали, что и другая точка зрения на этот вопрос должна быть представлена. Публикация ноябрьского письма Американским математическим обществом имела последствия. Журнал „Science“ 15 декабря 1978 года вновь рассмотрел и расширил обвинения, содержащиеся в письме. Газета „Вашингтон пост“ 10 марта 1979 года вынесла в заголовок „Евреи-математики притесняются в Советском Союзе“ и утверждала, что „математикам-евреям запрещается в СССР публиковать работы и ездить за границу для участия в международных конференциях“… Снежный ком нарастал и нарастал.
Согласно данным „Science“ от 16 марта 1979 года (стр. 1095) около 2400 учёных США взяли обязательство сократить общение между учёными США и СССР…
Перечисленные акции являются очевидным результатом анонимного письма „Положение в советской математике“, опубликованного в ноябре 1978 года».
Заканчивался этот ответ следующим высказыванием: «Хотим ли мы подвергнуть остракизму советских учёных на основе полемики, подобной ноябрьскому письму? Должны ли мы присоединяться к рядам сторонников холодной войны? Мы думаем, что нет!»
Появление этого ответа в печати очень обрадовало меня. Оно показало, что не все американские математики, в том числе и евреи, находятся во власти сионистов.
Мне хочется понять, почему я стал объектом столь злобных нападок со стороны сионистов. В течение многих лет я широко использовался еврейскими советскими математиками, оказывал им всяческую помощь. В частности, я помог Рохлину выбраться из проверочного сталинского лагеря и устроиться на работу. Я даже готов был поселить его в своей квартире. Теперь они об этом уже не помнят. Правда, в конце 60-х годов, когда я понял, что используюсь евреями в их чисто националистических интересах, я перестал оказывать им помощь, но вовсе не стал действовать против них. Таким образом, долгое время сионисты считали меня своей надёжной опорой. Но в конце 60-х годов лишились её. Возможно, что именно поэтому у них и возникло ощущение, что я являюсь как бы предателем их интересов.
В 69-м году на конференции в Грузии я впервые почувствовал некоторую недоброжелательность со стороны евреев. Непосредственной причиной этого, я думаю, было то, что я пресёк попытку Болтянского присвоить работы нашего коллектива, приостановив печатание его книги. Это произошло в конце 68-го года. Болтянский, который до этого был моим верным учеником, который много раз пользовался моей поддержкой в разных случаях (например, я добился его зачисления в Стекловский институт и поддержал его кандидатуру в Академии педагогических наук в члены-корреспонденты), сильно обозлился на меня за мои действия и стал жаловаться на меня евреям, истолковывая мои действия как антисемитские, направленные против него как еврея.
Осенью 69-го года, когда я был в Стэнфорде, я ещё не чувствовал никакой враждебности со стороны евреев. Напротив, профессор Шифер и его супруга очень доброжелательно отнеслись ко мне. Но на обратном пути, при остановке в Нью-Йорке, я почувствовал что-то со стороны Липмана Берса и его окружения. Что-то здесь уже изменилось, и не было того подлинно дружественного отношения, которое было раньше.