Шалманасар велел увеличить до натуральных размеров каждую из картин, когда их будут выбивать на скале.
Летописец разложил таблички как надо и приготовился к чтению. Царь кивнул: начинай.
"...14 айяра эпонимата Даян-Ашшура я отправился из Ниневии, перешёл реку Тигр и приблизился к городам царя Гиамму на реке Балих. Там испугались ужаса моего владычества и блеска моего мощного оружия и сами убили Гиамму, своего господина. Я вступил в города Тиль-Шамарахи, приказал внести моих богов в его дворцы и устроил празднества там. Я открыл его сокровищницу, захватил его добро и отослал к себе в Ашшур. На многочисленных кожаных ладьях я пересёк Евфрат во время половодья. В городе Ашшур-Утир-Асбат на другом берегу реки, который люди страны Хатти называют Питру, я принял дань царей (следует перечисление многочисленных царей и правителей арамейских городов-государств – Д.М.): серебро, золото, свинец, бронзу, медные котлы. Я отправился от Евфрата и приблизился к Хальману. Они испугались моей битвы и обняли мои ноги. Я принял их дань серебром и золотом и сделал жертвенные возлияния. Я приблизился к двум городам Ирхулени-хаматца, завоевал его царский город Аргану, приказал вынести его добычу, его добро и имущество его дворца, а в его дом я бросил огонь.
Я отправился к Каркару. Царский город я разрушил, сокрушил и сжёг огнём. 1200 колесниц, 1200 всадников, 20 000 воинов Дадда-идри из Дамаска...2000 колесниц, 10 000 воинов Ахава-израильтянина…выступили против меня на бой и сражение. При помощи высокой силы, которую дал мне Ашшур, и могучего оружия, которое подарил мне Нергал, идущий впереди меня, я сразился с ними от Каркара до Гильзау и нанёс им всем поражение. 14 000 их воинов я поразил оружием... В этом сражении я захватил их колесницы, их всадников, их лошадей, их упряжь"[10].
Уже потому, что через год Шалманасар повторял свой поход на юго-запад и снова не проник в Кнаан, а застрял в Северной Сирии, можно заподозрить, что приведённая здесь хвастливая надпись, высеченная клиньями на стене знаменитого Собачьего ущелья, сочинена льстивыми придворными литераторами.
Любопытно, отчего так важно для "сильных мира сего", чтобы потомки узнали о их деяниях? Кого хотят они обмануть: богов, будущие поколения или собственный страх ухода в небытие?
В 849 г. до н.э. Ассирия опять наваливается на Кнаан, и снова её встречают силы коалиции, но уже не двенадцати королей, а меньшего их числа. Возглавляет объединенную армию царь Дамаска. Опять удаётся отшвырнуть Ассирию назад, в Двуречье, и снова она возвращается через год в Северную Сирию.
Так повторялось четырежды, и с каждым разом сопротивление "львице" ослабевало, всё больше государств выходило из союза, капитулировало и отправляло караваны с данью в Ниневию. Напор 845 г. оказался победным для Ассирии: прорвавшись через Кнаан, 120-тысячная армия Шалманасара обрушилась на Египет.
Сильно потрёпанным возвращалось войско и король Ехорам из каждого сражения с Ассирией. Страна приближалась к катастрофе, в голодном народе нарастал ропот, и во всех неудачах обвиняли Ехорама и весь его род – прежде всего, конечно, мать короля, финикиянку Изевель. Причина всех бед была ясна каждому мальчику в Шомроне: Ехорам под влиянием "старухи" тратит все израильские средства на устройство иноземных культов и подарки финикийским жрецам. Поэтому Бог и сердит на Израиль, за то и наказывает его засухой и всевозможными бедами.
Ехорам мог бы возразить, что достигнуто самое главное: Ассирия,– а она куда страшнее любого налёта саранчи из пустыни! – остановлена далеко от Израиля. Но никто не желал слушать защитников короля. Зато разговоры о том, что многие молодые люди сложили головы где-то в Сирии, что опять начались поборы для армии зерна, масла и скота – звучали всё громче.
Ехорам знал о своей репутации полководца-неудачника. Одна победа! – думал он.– Одно шествие через Шомрон с караваном трофеев, с бубнами, кинорами и трубами, с разбрасыванием с повозок разноцветных платьев женщинам, с раздачей воинам овец, ослов и нового оружия – и народ опять станет петь хвалебные песни, танцевать вдоль пути войска-победителя к столице и уже не проклинать, а славить "профиникийство" королевы-матери Изевели.
– Всего только одна победа! – умолял Бога Ехорам.
И тут из-за Иордана пришла весть: царь Меша восстал и отложился от Израиля.
Меша, царь моавитский, был владельцем скота и присылал он королю израильскому сто тысяч нестриженных овец и сто тысяч нестриженных баранов.
В 850 г.до н.э., сочтя, что Израиль сильно ослабел в драках с арамеями и Ассирией, царь Меша решил, что пришёл его час. "И восстал Меша против Израиля",– передаёт нам третья глава летописи последней (по христианской традиции IV– той, по иудейской – II-ой) книги Царств.
Ехорам воспрянул духом: вот война, о которой он мечтал!
Израиль приглашает пойти с ним в поход союзника, Иудею, а та – своего вассала, Эдом. Объединенное войско двинулось на Кир-Моав (или Кир-Харесет) – столицу государства Меши.
И выступил Ехорам в тот день из Шомрона, и перечислил он весь Израиль, и послал сказать королю иудейскому:
– Царь моавитский восстал против меня. Пойдёшь ли со мной на войну против Моава?
И сказал тот:
– Пойду. Как ты – так и я. Как твой народ – так и мой. Как твои кони – так и мои.
И спросил:
– По какой дороге пойдём?
И ответил тот:
– Дорогою пустыни Эдомской.
И отправились король израильский, король иудейский и царь эдомский, и шли они обходным путём семь дней.
Когда царь Эдома, вассал Иудеи, получил из Иерусалима приказ привести армию, он выступил из Южной пустыни за неделю до назначенного срока сбора войск, и двигался по серо-коричневым сопкам Эдома, меняя проводников. В пути царь знакомился со своими подданными – с племенами, заселявшими суровые предгорья по побережью Ям Суф (Аккабского залива), где между морем и подножьями крутых сопок постоянно передвигаются песчаные буруны. Извещённое следовавшим впереди войска глашатаем, население тянулось по незаметным чужому глазу тропинкам, чтобы взглянуть на своего повелителя, впервые покинувшего шатры в оазисе Дим в Южной пустыне. Армия царя Эдома пополнялась молодыми воинами, а обоз – овцами и мехами, наполненными свежей колодезной водой. Колдуны благословляли поход боевыми песнями, танцами на черепах убитых ранее врагов и делали на лицах царя и военных магические рисунки охрой, прибавлявшие мужчинам храбрости, нечувствительности к боли и выносливости в походе. На ночь в палатку царя старейшины племён приводили своих дочерей. Наследники оплодотворённых женщин через четырнадцать лет могли присутствовать на совете племени, а впоследствии вливались в его аристократию и получали право после смерти царя участвовать в поединке на копьях, определявшем нового властителя Эдома.
Утром отдохнувшие бойцы-эдомцы выпивали по большому кувшину верблюжьего молока, и войско продолжало поход по песчаным сопкам на север, к Моаву. Царь находился впереди невысоких, очень смуглых, босоногих солдат: верхом на муле он стоял на холме в белоснежном шерстяном плаще и высокой красной шапке, молча следя за движущейся спиралью своих людей. С горных троп он виделся солдатам горящей на фоне неба свечой.
Войска встретились у Нахал Зеред, дальнейшее продвижение объединенной армии шло по сплошной пустыне. И не было воды для войска и для скота, который был при них.