Антонов-Саратовский. Вы сказали, что вот эта демократическая республика являлась вашим идеалом?
К. Да.
Антонов-Саратовский. В отличие от советской власти?
К. Да.
Антонов-Саратовский. Я думаю, этого совершенно достаточно в основном.
Было уже поздно, Лида зашла в комнату и недовольно сказала:
– Ты бы заканчивал. Уже второй час. Все-таки завтра надо выспаться, нам ведь Новый год еще встречать!
Но старший сын Петра Степановича уже и сам решил прерваться. Он стал укладывать разбросанные по столу бумаги в портфель, одна выскользнула и спланировала под тумбу письменного стола. Пришлось отодвинуть стул, встать на колени и, кряхтя, скрести под тумбой длинной линейкой, пока не удалось вытолкнуть оттуда беглую бумажку. В этом положении его и застала Лида.
Наконец, бумажка показалась из-под тумбы. Старший сын Петра Степановича, не вставая с колен, смахнул с нее пыль и стал рассматривать. Это был пустой конверт от его же письма, отправленного еще когда отец жил в За Донецке, а они получили новую квартиру. Петр Степанович, видимо, и сохранил его потому, что там был их новый адрес. На обороте порванного конверта было что-то написано рукой отца, и не что-то, а стихотворение слышанное от отца в детстве, а потом забытое. Петр Степанович записал его, скорее всего, не так давно, когда пальцы уже плохо слушались. Карандашные буквы были еле видны, но читались.
Круговорот жизни
Старший сын Петра Степановича поднялся, держась за край стола, отряхнул брюки и сказал:
– Ладно. Дочитаю утром. Сейчас вот только посмотрю одну вещь.
Как-то, незадолго до смерти, Петр Степанович рассказал сыну свой сон. Помнится, из-за срочных дел было не до разговоров, но пришлось уступить и выслушать. Что-то он тогда записал в своем дневнике, сон отца его чем-то тронул, теперь ему захотелось взглянуть на тогдашнюю запись.
Уже стоя, он листал дневник, нашел нужное место и был разочарован: всего два слова. «Воскресенье, 17 февраля. Отметили юбилей отца. Утром он рассказывал свой сон. Вечером, за столом, хвалил НЭП. Отзыв на Винокурова так и не закончил, потом дописывал на работе. Диссертация средненькая».
Впрочем, отцовский сон он помнил и так.
… К Петру Степановичу пришел какой-то очень важный военный чин и приглашает его совершить прогулку на космической ракете. Петру Степановичу и хочется, и боязно, особенно его страшит очень большой шум во время взлета. Но военный его успокаивает:
– Что вы, Петр Степанович. Это было на первых ракетах, а сейчас они взлетают совершенно бесшумно.
Они едут на лошади, в санях, и Петр Степанович с удовольствием вдыхает такие родные запахи соломы и овчины. Но очень скоро их вытесняет запах бензина, потом сани останавливаются, военный – генерал (или полковник?) – надевает каракулевую папаху, предупреждает кучера, похожего на сторожа Макара, чтобы он не распрягал, – Петр Степанович скоро поедет назад, – и они поднимаются куда-то на лифте. Петр Степанович знает, на какую кнопку нужно нажать. Они выходят из лифта и идут к ракете. Теперь ракеты, представьте, не такие, как раньше, больше похожи на дирижабль, пассажиры размещаются в гондоле. Ракета бесшумно взлетает, несмотря на то, что гондола открыта, никакого ветра не ощущается, и совсем не холодно. А между тем, они уже очень высоко, и если посмотреть вниз, то можно увидеть Землю, которая медленно вращается с Запада на Восток. Вот промелькнул Харьков, Петру Степановичу даже показалось, что он увидел Задонецк, хотя это совсем маленький городок. Потом пошла Европа. Рим Петр Степанович узнал по Колизею и удивился, он считал, что Рим должен быть где-то южнее. А потом под гондолой возник какой-то огромный луг, покрытый свежей, необыкновенно зеленой, сочной травой. Возможно, это была Англия.
Посреди луга стоял мальчик лет двенадцати в вышитой украинской рубашке, махал им рукой и что-то кричал, а что – нельзя было расслышать.
И я не разглядел, – сказал Петр Степанович, – кто он: я или ты.