Особое место в галерее женских образов романа занимает молочная сестра Сайфа, дочь Белого царя Акиса – верная помощница героя. Она – дочь джиннов, помогает Сайфу на сказочный, а не на эпико-героический лад, постоянно являясь как deus ex machina и спасая его от опасностей, перенося с одного места на другое, показывая различные чудеса или забрасывая врагов Сайфа камнями и огненными искрами. Акиса частенько бранит брата за неразумие и даже ссорится с ним, но потом снова приходит ему на помощь в трудную минуту. При этом Акиса часто права: ей, представительнице мира духов, лучше известно происходящее в мире, чем человеку Сайфу. Не случайно именно она вопреки воле Сайфа убивает Камарию: только она может позволить себе такое неповиновение.
Акиса капризна и своевольна, ее чувства переменчивы, а поведение непоследовательно, она «нарушает приличие, не слушаясь брата», который просит ее выйти замуж за его слугу, джинна Айруда (чем очень возмущает Сайфа). Чтобы добиться этого брака, Сайфу приходится не только совершать множество подвигов (добывая свадебный наряд царицы Билькис[26], хранящийся в сокровищнице пророка Сулаймана), но в одержать над самой Акисой победу более сложного, «психологического» порядка. Образ Акисы менее ограничен рамками разработанных в эпической или сказочно-новеллистической традиции стереотипов, чем другие, и, может быть, поэтому это самый живой и естественный характер в романе. Вообще женщины романа с их страстями, коварством, капризами, кокетством, даже играми и танцами гораздо живее и реальнее значительно более схематичных и условных мужских образов. По-видимому, изображая женщин, рассказчик свободнее допускал в свое повествование непосредственные жизненные впечатления и бытовые картины, чем описывая мир «героев и храбрецов», царей, их сановников и вельмож, представление о котором задано более определенно и жестче обусловлено традицией.
Из краткого обзора основного типажа и образов романа видно, что в нем пышным цветом расцвела сказочная стихия, которая успешно соперничает с эпической основой, местами полностью ее вытесняя. Здесь можно встретить значительную часть распространенных на мусульманском Востоке сказочных и новеллистических сюжетов или их отголосков. Некоторые известны нам по «1001 ночи» и аналогичным собраниям, другие входят в полуфантастические описания путешествий типа «Чудес Индии» Бузурга ибн Шахрияра или фигурируют в качестве иллюстративно-развлекательного материала в историко-географических сочинениях тина «Золотых россыпей» аль-Масуди. Бесчисленные сказочные ифриты[27] и мариды, злобные великаны, с которыми сражается Сайф, передвигающиеся в кувшинах по воздуху добрые и злые колдуны, девушки в волшебных платьях из перьев, таинственные подземелья, летающие кони из дерева и яхонта, пластинки-талисманы, управляющие джиннами, шапка-невидимка, волшебная чаша, в которой по приказу владельца появляется любая трапеза, волшебный перстень, живая вода в источнике, таинственные заклинания, обращающие человека в ворона, – все эти постоянные аксессуары волшебных сказок в разнообразных комбинациях представлены в «Романе о Сайфе».
Интересно трансформируется в романе столь характерный для раннего героического эпоса мотив любимого коня. В отличие от Абджара, верного помощника героя в «Романе об Антаре», копь Сайфа не играет в развитии действия существенной роли – еще одно свидетельство того, что герой романа, хоть он и доисламский воин, уже почти утратил в воображении горожан какие бы то ни было бедуинские черты, а с ними и чисто мифологическое представление о звере как о чудесном помощнике человека. Однако во второй половине повествования, когда Сайф становится обладателем волшебного яхонтового коня, без которого он не сможет повернуть течение Нила, эпический мотив могучего помощника-коня снова возрождается в сказочном варианте.
В фантастических рассказах о городах и странах, населенными неграми, о чернокожих великанах-язычниках, продающих купцам из дальних стран «семицветных крабов», обладающих магической силой, о городе Каймар, жители которого поклоняются Книге Нила, о фантастических островах Вак аль-Вак и др. заметны следы широких торговых связей арабов-мусульман с немусульманскими народами Африки и Азии.
Многие мотивы и сюжеты навеяны знаменитым «Путешествием Синдбада-морехода». Сайф несколько раз попадает в кораблекрушения, и его выбрасывает то на необитаемый остров, где растут деревья с гигантскими орехами (кокосовые пальмы?) или с плодами в виде человеческих голов, то на острова с фантастическими обитателями-великанами или чудовищами-вурдалаками. Приходится ему переправляться через море и на спине огромного морского чудовища, «плывущего вслед за солнцем».
Однажды Сайф, чтобы объяснить своим преследователям – переодетой предводителем Гизе и ее воинам, – как оп попал в их края, рассказывает историю, очень близкую похождениям Синдбада. Он выдает себя за купца, корабль которого буря забросила к «магнитной горе», притянувшей металлические части судна. В результате корабль затонул, а Сайфа, по его словам, выбросило на остров, с которого его вынесла птица Рух[28]. Однако Гиза относится к его рассказу, как бы пародирующему известный фольклорный сюжет, иронически и доказывает его неправдоподобие с позиции «здравого смысла». Таким образом, в роман о Сайфе проникли не только сказочные сюжеты, бытовавшие в городах халифата, но и скептическое к ним отношение здравомыслящего горожанина. Известный фольклорный мотив о магнитной горе, притянувшей к себе железные части корабля и вызвавшей кораблекрушение, уходит корнями в древнегреческие предания, так же как и рассказ о Городе девушек-амазонок. Может быть, многочисленные развалины греческих поселений на побережье Средиземного моря явились источником рассказа о семи городах с многочисленными статуями и «сирийскими» надписями, которые основали «греческие чародеи».
Встречаются в романе и переосмысленные в сказочном духе библейские предания, проникшие в мусульманскую литературу в коранической интерпретации, обогащенной древней ближневосточной фольклорной традицией. К этой категории относятся рассказ о «предках» Сайфа – Ное и Симе, предание о «пророке» Сулаймане (библейский Соломон), заточившем Черного джинна в столб за дерзкое желание жениться на прекрасной Билькис (царице Савской), и т. д.
Из доисламского фольклора позаимствован рассказ о приключении Сайфа в Долине гулей – волков с человеческими головами, – встречающийся и в доисламской арабской поэзии. Сражаясь с царем-колдуном города Нут в Египте, Акила бросает в сторону противника горсть песка и произносит магическую формулу, после чего волшебник Нут гибнет, хрустальный купол города (давший, по мнению рассказчика, имя городу – Саманут, что означает Небеса Нута) обрушивается. Подобное магическое действо совершалось древнеарабскими прорицателями (кахинами), швырявшими песок во врагов, читая заклинания, чтобы обеспечить своему племени победу. Доисламский магический жест повторил и Мухаммед, когда во время сражения при Бадре бросил в сторону курайшитов[29] горсть песка, после чего, согласно преданию, на его стороне стал действовать сонм ангелов, опрокинувших вражескую армию. Отзвуком популярных преданий можно считать и рассказ о похищении Сайфом платья Муньят ан-Нуфус во время купания в Саду колдунов.
Но более всего в романе ощущается влияние багдадской и каирской новеллистики, так богато представленной в соответствующих циклах «1001 ночи»[30]. В духе багдадских фривольных новелл выдержаны рассказ о том, как Акила поднимает Сайфа в сундуке на стену города Каймар; пикантная сцена, в которой Камария, которая еще не знает, что перед нею – сын, предлагает Сайфу сражаться на поединке без одежды; рассказ о том, как Сайф, переодевшись в женское платье, проникает в темницу к Муньят ан-Нуфус, и многие другие приключения. В них, что характерно для багдадской новеллистики, не участвуют сверхъестественные силы, а колдуны или волшебники действуют вполне «земными» средствами, как изобретательные люди. Именно так ведет себя волшебница Акила, когда, пряча Сайфа в своем доме, обманывает колдунов города.
27
Ифрит – в арабской демонологии дух, отличающийся особой злобностью и безобразной наружностью.
30
О важнейших циклах этого жанра см.: