— Там Герасим Петрович с супругою…
— А…
— Князь, не волнуйтесь, — сказал полный, стирая пудру с лица, — вы простите, господа, что я при вас одеваюсь…
— Это мы извиняемся за наше внезапное вторжение… Позвольте представиться: Лососинов.
— Соврищев, — сказал Соврищев.
Те пробормотали что-то неопределенно-среднее между фамилией и телефонным номером.
— Вам не родственник камергер Соврищев? — спросил старший.
— Он мне дядя, — ответил Пантюша и покраснел от наслаждения.
— Очень почтенный человек, но, извините меня, в денежных делах жох… именно жох… прекрасное русское выражение: жох! Иначе не скажешь: жох… жох!
С этими словами господин в галифе надел с помощью солдата великолепный коричневый френч с золотыми погонами и каким-то внушительным значком.
Степан Александрович нахмурился. Дело в том, что, внезапно обернувшись, он заметил, что юноша в пижаме показывал ему язык.
Тот, впрочем, не смутился, разделся догола и затем принялся одеваться с помощью того же солдата.
Степан Александрович и Соврищев открыли чемоданы и тоже начали раздеваться.
— А вы знаете, князь, Лутындин вчера на пари Марии Николаевне загадку загадал про «птицу Философ».
— Нет. Ей-богу?
— Клянусь!.. Мы все прямо лопнули.
— Молодчина… ну и она?..
— Не велела подавать ему сладкого.
— Значит, догадалась.
— Ну да… и показала, что догадалась.
— Ведь это карьера. А?
— Карьера. Ну, are you ready [5].
— Yes! [6]
— Alle hopp! [7]
Князь перепрыгнул через постель, и они пошли по коридору, напевая:
Mais enfin la petite
Tranquillement vous quitte[8].
Степан Александрович умывался, мрачно фыркая и отдуваясь. Такое начало ему, видимо, не понравилось.
5 Вы готовы? (англ.)
6 Да! (англ.)
7 Прыгай! (англ.)
8
Соврищев, наоборот, несколько ожил и, вытащив из чемодана башмаки и краги, энергично чистил их щеткой.
— Я знаю эту шансонетку, — заметил он, — ее постоянно распевала Бобка Павловская…
Степан Александрович смотрел в окно на грязный плац, где солдаты продолжали избивать соломенное чучело.
Внезапно в коридоре послышались женские голоса и громкий стук в дверь.
— Нельзя, нельзя, — закричал Степан Александрович, — здесь нагие люди.
— Ну хорошо… Когда оденетесь, приходите наверх.
И голоса удалились.
Но Соврищев уже плясал в одном белье, от восторга обнимая Степана Александровича.
— Да ведь это же Нина Петровна и Лиля! — кричал он. — Неужели ты не узнал, идиот!
Оба почувствовали вдруг, как пропасть, отделявшая мировую войну от благотворительного бала, сузилась вдруг до пределов небольшой канавки. Лососинов раздраженно, а Соврищев радостно сказал: «Черт возьми!»
Одевшись и побрившись, они пошли наверх по широкой каменной лестнице.
В большой столовой у окна в плетеных креслах сидели две белоснежные сестры милосердия — Нина Петровна и Лиля. Перед ними стояли только что одевшиеся джентльмены и, постукивая папиросами о крышки портсигаров, громко смеялись.
— А, — закричала Нина Петровна, прерывая свой рассказ, — вот и они. Господа, прошу любить и жаловать. Наши московские друзья. Знакомьтесь. Это Лососинов, это Соврищев, это Грензен, а это князь Кувашев.
— Простите за не совсем любезную встречу, — сказал любезно Грензен, — но, вы знаете, мы и тут не гарантированы от хамья. (Лицо его вдруг стало меланхоличным.) На днях, например, приехал с пополнением грузин… или армянин… и с места в карьер такую штуку устроил… я при дамах не могу… перед завтраком очень неаппетитно…
— Не рассказывайте… я догадалась.
— Нина Петровна, вы не можете догадаться.
— А я вам говорю, что догадалась.
— Студенты тоже… ехали бы в земский союз… Один за столом вдруг гаркнул: «В Москве все переворота ждут!» А Мария Николаевна, вы знаете, близка с царской фамилией…
— Ну да она же его и срезала… и тонко…
— Да… да… Говорит: в Англии есть хороший обычай за столом не разговаривать… А?
— Но вас узнать нельзя в форме.
— А к вам так идут косынки.
— Поздно, поздно, надо было с этого начать…
Нина Петровна и Лиля закатились было, но вдруг умолкли. В комнату вошла очень красивая и очень почтенная дама в белой косынке и черном платье, украшенном на груди красным крестом.
Позади нее усатый кривоногий солдат с лоснящимися щеками нес на блюдечке какие-то пилюли.
Грензен и Кувашев подошли к ручке.
Нина Петровна опять сказала, но очень почтительно:
— Это наши друзья: Лососинов и Соврищев.
Дама испытующе посмотрела на них и протянула руку.
— Очень рада, — сказала она и, обернувшись к солдату: — Кидай сюда!
Солдат присел на корточки и кинул в щель возле двери три пилюли.
— Ну как, помогает? — спросил Грензен почтительно, но игриво.
— Через три дня все подохнут, — отвечала спокойно дама и пошла к следующей щели возле окна.
— Et nous aussi? [9] — прошептал князь.
— Cessez!.. [10]
Дама и солдат прошли в соседнюю комнату.
Совришев вдруг почувствовал себя в своей тарелке. Он в припадке восторга слегка пожал Лиле руку между плечом и локтем.
А Степан Александрович снова угрюмо поглядел в окно.
9 И мы также? (фр.)
10 Перестаньте! (фр.)
На грязном плацу продолжалось избиение чучела.
Внизу зазвонил колокольчик.
— А не вредно сейчас позавтракать, — заметил Грензен.
Соврищев войну представлял себе иначе.
*
С Грензеном и князем Соврищев тотчас же подружился.
Степан Александрович был охвачен каким-то непонятным раздражением, хмурился и старался не сосредоточивать своих мыслей на формах Нины Петровны, что плохо ему удавалось.
Весь день прошел в болтовне о московских знакомых, и под конец Степан Александрович стал серьезно сомневаться, что война на самом деле происходит.
Когда наступил вечер и все разошлись по своим комнатам, Соврищев сказал Степану Александровичу, кивая на Грензена и князя:
— Поедем с ними.
— Куда?
— К одной здешней жительнице.
Степан Александрович ничего не ответил, с раздражением разделся, лег и отвернулся от своих трех сожителей.
— Пойдемте, в самом деле, Лососинов, какого черта? — сказал князь, надевая куртку из солдатского сукна.
— Вы, вероятно, устали с дороги? — вежливо заметил Грензен и возвел очи к потолку. — Ах, я вас вполне понимаю. Мне стоит проехать в поезде один день, и я пропащий человек.
— Пойдем, балда! — прибавил Соврищев, обнаглевший за этот день до неузнаваемости.
— Я не за этим приехал на войну, — сказал Степан Александрович, — девочки есть и в Москве.
— Таких, как здесь, нет! — воскликнул князь.
— А вы знаете, он прав, — все так же вежливо произнес Грензен, — здешние девочки совершенно исключительны!.. Бог их знает, как они ухитряются сохранять духовную невинность, с ними можно даже разговаривать на отвлеченные темы… Нет, серьезно… Вот Юзя… она историю искусств Любке читала…
— Какой Любке? Которая ушами двигает?
— Ну, Любке… такой ученый…
— А!.. Любке…
— Пойдем, ты с ними о философии поговоришь…
— Птица, философ… Ха, ха!..
Совришев и князь расхохотались, а Грензен вежливо и укоризненно качал головой.
— Good night [11], - сказал он, после чего все трое весьма ловко вылезли в форточку и скрылись во мгле.
Лососинов задернул штору и не успел даже собраться с мыслями, как дверь отворилась и в комнату вошла Марья Николаевна.
11 Доброй ночи (англ.)
Степан Александрович в ужасе кинулся под одеяло и, как нарочно, никак не мог укрыться. Одеяло как-то завернулось, и он, бормоча несвязные извинения, болтал голыми ногами.
— Пожалуйста, не нервничайте, — сказала Марья Николаевна. — я вам в бабушки гожусь.
И, поправив одеяло, она села на край постели.
— Я все слышала, — проговорила она тихо и торжественно, — вы благородный юноша.