В конце, коридора была лестница, которая вела на первый этаж, в приемные комнаты, и во второй, в особенные комнаты Империи. Когда он отыскал эту лестницу, когда он ступил на первую ступеньку, клерк необычайно обрадовался. Свет, который он заметил с улицы, горел во втором этаже. Ему следовало взойти туда. «Смелость, смелость и смелость!» Эти слова – ключ к дверям любви.
Ванна, которую принимала Империя, распространяла свой аромат по всем комнатам отеля.
– Гм! – воскликнул Филипп, впивая этот восхитительный запах. – Она ложится спать, как Венера, на розах и жасминах.
Он прошел ступеней двадцать и достиг первой площадки. Вдруг шум поспешных шагов раздался над его головой. Это шли три служанки из комнаты, в которой Империя принимала ванну, в библиотеку. Изабелла несла светильник. Клерк, прислонившись к балюстраде, видел как три женщины прошли подобно урагану, и поймал на лету следующие фразы:
– Сегодня она довольно жестка!
– Как терновник.
– Бойся уколов.
«О ком они говорят?» – подумал Филипп. Мог ли он предположить, что они сравнивают Венеру с терновником?
Служанки снова вернулись, каждая с книгой. Но последняя из них, Изабелла, спеша за своими товарками, позабыла запереть не только дверь передней, но даже и дверь самой залы. Луч света, выходивший из этой последней, падал на лестницу. Руководимый каким-то предчувствием, Филипп пошел на этот свет. Через две секунды он был в передней, где, опершись на дверной косяк, он глядел в ванную. Это было в ту самую минуту, когда Империя, послав за «Большеногой Бертой», вскричала, что она хочет спать и встала из ванны, чтобы отнести ее в постель.
Легче понять, чем описать то, что почувствовал клерк при виде этого тела, одаренного всеми совершенствами. Представьте себе искателя золота, только что приехавшего в Калифорнию, который с первого раза нашел целый кусок драгоценного металла… Неправда ли, он обезумеет от радости? И в этом безумстве, не заботясь о завистниках, он забудет о благоразумии. Тоже случилось и с Филиппом Мала при виде Империи, совершенно нагой. Он испустил крик величайшего восторга. При этом крике, испуганные служанки вместо того, чтобы поспешно затворить двери, совсем растворили их.
– Мужчина! – невольно воскликнули они.
– Мужчина! – вскричала Империя, снова погружаясь в воду.
Клерк оставался неподвижным и только проговорил:
– Какая жалость!
Империя была по природе капризна, т. е. также способна сделать доброе дело, как и злое, готова сказать «да» также как и «нет», любить и ненавидеть, броситься на шею, чтобы поцеловать или задушить. В первые две минуты, прошедшие за той секундой, когда она заметила Филиппа, вид клерка не произвел на нее ни малейшего впечатления. Не то чтобы она повиновалась чувству оскорбленной стыдливости, —стыдливость и Империя давно уже жили как кошка с собакой, – но она считала в высшей степени неприличным и, следовательно, достойным самого строгого наказания поступок мальчика, который, проникнув к ней, даром наслаждался зрелищем, которое немногим доставалось видеть за самую дорогую цену.
Однако она не рассердилась. Львица не злится на червя.
– Кто ты? Как тебя зовут? – шипящим голосом сказала она.
– Меня зовут Филипп Мала. Я секретарь монсеньора архиепископа Бордосского.
– А! И это монсеньор архиепископ посылает тебя к дамам по ночам, заставать их в ванне?..
– О, нет! Я пришел сам. Я любил вас, еще не зная, и хотел видеть. Теперь я вас видел лучше… о! гораздо лучше, чем я смел надеяться, и еще сильнее люблю вас.
– Право?.. Так ты не жалеешь о том, что ты сделал?..
– Жалеть!.. О, я жалею только о том, что не пришел раньше! Вы так прекрасны, и я так счастлив близ вас!
По мере того, как Филипп говорил, лицо Империи из сурового и строгого становилось все более и более нежным; на ее губах прежде сжатых, в ее глазах, прежде смотревших с угрозой, теперь сияла улыбка.
– Ах! – сказала она таким голосом, который согласовывался с выражением ее физиономии, рассматривая черту за чертой прелестную голову клерка. – А… так вы, господин Филипп Мала, близ меня счастливы!
– Как в раю.
– А вы уже бывали в нем?
– Да, в грезах, мечтая о вас!
– Ну, а если бы я рассердилась? Если для того, чтобы наказать вас за то, что вы выбрали такую странную минуту, чтоб представится мне я приказала бы моим стражам взять вас!.. Я имею право. Входить к дамам ночью, подобно вору, запрещено законом. Тогда вы не столько бы любили меня, не правда ли?
– Когда бы я умер, конечно, я перестал бы вас любить. Но пока бьется мое сердце, оно будет биться только для вас.
– У вас есть на все ответ. Хоть вы еще очень молоды, вы должно быть много учились, что так хорошо говорите.