Слепую страсть, что в сердце входит[161],
Не вырвет коготь, не отхватит бритва
Льстеца, который ложью губит душу;
Такого вздуть бы суковатой веткой,
Но, прячась даже от родного брата,
Я счастлив, в сад сбежав или под крышу.
Спешу я мыслью к ней под крышу.
Куда, мне на беду, никто не входит,
Где в каждом я найду врага – не брата;
Я трепещу, словно у горла бритва,
Дрожу, как школьник, ждущий порки веткой,
Так я боюсь, что отравлю ей душу.
Пускай она лишь плоть – не душу
Отдаст, меня пустив к себе под крышу!
Она сечет меня больней, чем веткой,
Я раб ее, который к ней не входит.
Как телу – омовение и бритва,
Я стану нужен ей. Что мне до брата!
Так даже мать родного брата[162]
Я не любил, могу открыть вам душу!
Пусть будет щель меж нас не толще бритвы,
Когда она уйдет к себе под крышу.
И пусть со мной любовь, что в сердце входит,
Играет, как рука со слабой веткой.
С тех пор как палка стала Веткой[163]
И дал Адам впервые брату брата[164],
Любовь, которая мне в сердце входит,
Нежней не жгла ничью ни плоть, ни душу.
Вхожу на площадь иль к себе под крышу,
К ней сердцем близок я, как к коже бритва.
Тупа, хоть чисто бреет, бритва;
Я сросся сердцем с ней, как лыко с веткой;
Она подводит замок мой под крышу,
Так ни отца я не любил, ни брата.
Двойным блаженством рай наполнит душу
Любившему, как я, – коль в рай он входит.
Тому шлю песнь про бритву и про брата
(В честь той, что погоняет душу веткой),
Чья слава под любую крышу входит.
И вот довелось ему как-то оказаться при дворе короля Ричарда Английского[166]. И когда был он при этом дворе, некий другой жонглер бросил ему вызов, утверждая, что у него-то самого рифмы куда изысканней, чем у Арнаута. Арнаут почел это за издевку. Тогда, избрав судьей короля, каждый из них выставил перед ним своего коня и побился с другим об заклад, что сочинит песню лучше, чем другой. Король запер каждого из них в разные комнаты, и такая Арнаута одолела в одиночестве скука, что он двух слов связать не мог, а жонглер, тот песню свою сложил легко и быстро. Было им на это дано десять дней, и вот уж через пять предстояло королю вынести свое суждение. Жонглер спросил Арнаута, готов ли он, и тот ответил, что да, уже, мол, три дня как все закончил, а на самом-то деле у него и в мыслях еще ничего не было. Всю ночь напролет распевал свою песню жонглер, чтобы получше ее заучить. Арнаут же решил над ним подшутить. И вот, когда снова наступила ночь, жонглер стал опять распевать свою кансону, а Арнаут – старательно ее запоминать, и слова, и напев. И когда предстали они перед королем, эн Арнаут сказал, что хочет исполнить свою кансону и запел песню, сложенную жонглером. Услышав его, жонглер взглянул на него в упор и заявил, что сам сочинил эту кансону. Король спросил их, как это могло случиться, и жонглер взмолился, чтобы король дознался правду. Король тогда спросил у эн Арнаута, как же все произошло, и тот ему поведал. Очень развеселился король – так пришлась ему по сердцу эта шутка. Коней вернули владельцам, и король к тому же еще богато одарил их. Песня же стала считаться арнаутовой, и вот что она гласит:
Не Амор в моей власти, а[167]
Сам он властвует надо мной:
Радость, грусть, ум, дурь – все впрок
Тому, кто, как я, робеет,
Видя, что зла его кара;
Ходить дозором
Должен вслед за Амором
Всякий, кто ждет
Щедрот:
Будет нажива,
Коль страсть терпелива.
Страх сковал немотой уста,
Сердце ж мучится полнотой
Чувств – и то, о чем я молчок,
Переживая, лелеет;
Искать таких дам средь мара
Тщетно по норам
Тайным и по просторам:
Всякий расчет
Собьет
Та, что на диво
Нежна и красива.
Истинна она и верна,
Думать не хочу о другой;
Мысль же о ней – как кипяток:
Закат ли, или утреет[168] –
Сердце на грани развара;
Алкаю взором
Ее – она ж измором
Меня берет;
Но ждет
Сердце призыва,
Тем только и живо.
Тот безумен, чья речь текла
С целью сменить радость тоской.
У лжецов – обезумь их Бог![169] –
Вряд ли язык подобреет:
Совет дадут – тотчас свара;
Покрыт позором
Амор, но, верю, в скором
Времени в ход
Пойдет
То, что нелживо
В природе порыва.
Пусть она меня вознесла,
Но молчу об усладе той;
Гортань, заперта на замок,
Ее омрачить не смеет;
Мучусь от знойного жара.
Справлюсь с которым
Тем же крепким затвором:
В том, что наш рот
Ведет
Себя крикливо, –
Причина разрыва.
вернуться
Слепую страсть, что в сердце входит... – Р.-С. 29,12. – Секстина, форма, изобретенная Арнаутом, вызвала лавину подражаний – от Данте и Петрарки до новейшего времени, и колоссальную литературу. Форма эта строится, исходя из шести ключевых слов, объединенных попарно ассонансами и распадающихся на несколько смысловых групп, которые строго определенным образом чередуются в каждой из шести с половиной строф, образуя так называемую retrogradatio cruciata. Слова эти притом двусмысленны, и соответствующие места могут быть истолкованы в эротическом плане, что придает всей песне неожиданно сугубо приземленный и мастерски обыгранный автором дополнительный смысл. Интересно обыгрывание подобной двусмысленности в песне, одновременно предельно куртуазной по своим установкам и максимально изощренной формально.
вернуться
Так даже мать родного брата... – Т.е. свою собственную мать.
вернуться
С тех пор как палка стала Веткой... – Реминисценция библейского предания о расцветшем жезле Аарона, в котором средневековые комментаторы видели аллегорический образ Девы Марии.
вернуться
...И дал Адам впервые брату брата... – Т.е. родил Авеля, своего младшего сына. Адам и Дева Мария обозначают начало Ветхой и Новой истории; таким образом, здесь как бы охватывается вся история человечества.
вернуться
Разо – см. об этом тексте нашу статью в Приложениях.
вернуться
...при дворе короля Ричарда Английского... – См. о нем подробнее ниже, XI, примеч. 6.
вернуться
Не Амор в моей власти, а... – Р.-С. 29,2. – Песня воспевает полную отдачу себя трубадуром возлюбленной Даме, противоречивое состояние между любовным отчаянием, в недрах которого зарождается высшая радость, и утешением смирения.
вернуться
...Закат ли, или утреет... и т.д. – Язык Арнаута насыщен изысканными неологизмами.
вернуться
У лжецов – обезумь их Бог! – См. VIII, примеч. 15.