Владычество вырождающейся Анжуйской династии привело расколотое королевство, некогда процветавшее и могущественное, а вместе с ним и Прованс к полному упадку: устами одного из трубадуров Норстрдам сетует об "оскудении Неаполитанского королевства, графства Провансского и города Авиньона из-за войн и мятежей, которые там размножились" (гл. LXIII); именно к этому времени он и относит (задержав его на целый век) упадок провансальской поэзии, объясняя его тем, что "коль скоро перестали быть меценаты, перестали быть и пииты". В XV в. Неаполитанское королевство снова воссоединяется с Сицилией под властью арагонской династии, которая, как мы помним, завладела этим последним островом после "Сицилийской вечерни", а с 1504 г. оба они входят в состав испанского королевства. Прованс же тем временем, в царствование Людовика XI (1461-1483), становится частью французского королевства, к которому он присоединяется как "равный к равному".
Нелишне упомянуть, что почти все сицилийско-неаполитанские правители Прованса, с которыми мы постоянно встречаемся на протяжении сочинения Нострдама, проходят перед нами на страницах "Божественной комедии" Данте. Нострдам упоминает, что "пиит Данте пространно вспоминает" и последнего графа арагонской династии – графа Раймона Беренгиера IV, но, что касается этого персонажа, то в "Комедии" мы находим повесть не столько о нем, сколько о легендарном управителе его двора Ромэ де Вильневе, чье имя, в свою очередь, встречается в посвященной Раймону Беренгиеру главе сочинения Нострдама (XXVIII). Согласно легенде, Ромэ явился ко двору графа бедным странником на пути из паломничества к мощам св. Якова Компостельского (этот мотив связан с тем, что словом "ромео" называли паломников, идущих в Рим, шире – по святым местам). Поступив к графу на службу домоправителем, он приумножил его имение и выдал его дочерей за четырех королей. Будучи оклеветан завистливыми придворными, он предъявил графу его возросшее состояние и, покинув двор тем же нищим пилигримом, каким когда-то пришел, стал жить подаянием. Граф же, устыдившись, казнил клеветников. В "Комедии" дух Ромэ де Вильнева помещен на небо Меркурия; о нем повествует поэту император Юстиниан в конце своей речи о судьбах империи ("Рай", VI, 126-135).
На протяжении "Комедии" перед нами предстают едва ли не все дальнейшие правители Прованса и королевства Обеих Сицилии, каждый из которых хуже, чем предыдущий. Данте, впрочем, уделяет место и их предшественникам – "благому царю" Гульельмо II Доброму, королю Сицилии и Апулии (1166-1189) – "Рай", XX, 61-66, далее – Генриху VI Гогенштауфену и особенно его жене, наследнице нормандского королевского дома Сицилии – Констанце, кем от "второго вихря" императорского швабского дома, своего мужа (словом "вихрь" Данте обозначает бурную и мимолетную природу их власти), "рожден был третий вихрь, последний царь" – Фридрих II ("Рай", III, 109-120). Самого Фридриха II мы находим томящимся в огненной яме шестого круга еретиков ("Ад", X, 119), но сына его, мятежного Манфреда, погибшего в битве с Карлом Анжуйским под Беневенто и ставшего в XIX в. излюбленным героем романтиков, Данте помещает в Чистилище (песнь третья), несмотря на то, что тот был отлучен от церкви и похоронен без церковных обрядов. Немного дальше Данте встречается с его победителем – Карлом Анжуйским, "носачом, смотрящим величаво"[64], "поющим в лад" со своим прижизненным соперником "кряжистым" Педро III Арагонским, которому достался сицилийский трон, утраченный Карлом после палермского восстания, что было вызвано, словами его внука Карла Мартелла, его беззаконным произволом, "для угнетенных мучительным" ("Рай", VIII, 73). Говоря же о переходе Прованса в руки Карла, который тут же начал "хитрости плести и грабить", его предок Гуго Капет сокрушается, что его род, до того хотя и ничтожный, но безвредный, "стыд схоронил в провансском пышном вене" (т.е. приданом Беатрисы Провансской, каковым было Провансское графство). Он перечисляет преступления Карла – убийство Конрадина, внука Манфреда, последнего Гогенштауфена, заявившего свои права на неаполитанский престол и побежденного Карлом в 1268 г. при Тальякоццо, после чего Конрадин был обезглавлен на его глазах в Неаполе, и Св. Фомы Аквинского, которого Карл, по распространенному убеждению, приказал отравить накануне Лионского собора, где он опасался противодействия с его стороны ("Чистилище", XX, 61-69). Но все же "он выше был, чем отпрыск им отвитый" – "Прованс и Пулья стонут от обид" его сына Карла II ("Чистилище", VII, 124-127). Устами Каччагвиды он называет его "хромцом иерусалимским", чьи заслуги измеряются единицей, а пороки – тысячей ("Рай", XIX, 127-130), тогда как Гуго Капет вспоминает, как арагонцы взяли Карла II в плен в морском сражении и что он "дочь продает, гонясь за барышом, как делают с рабынями пираты": этот монарх отдал свою дочь Беатрису в обмен на сто пятьдесят тысяч флоринов престарелому тирану – маркизу Адзо д’Эсте ("Чистилище", XX, 79-82). В Раю Данте встречает его рано умершего старшего сына Карла Мартелла, которого он знал при жизни и который скорбит о том, что "сладкое зерно столь горьким стало" – что более щедрого Карла II сменил скупой и жадный младший его брат Роберт, захвативший власть у его наследника – "младенца" Карла-Роберта, будущего венгерского короля, взваливший на своих подданных невыносимое бремя и окруживший себя столь же нищими и жадными министрами. Господства его потомков, которые должны были произойти от него и его супруги Клеменцы из императорского рода Габсбургов, ждали Прованс – "тот левый берег, где свой быстрый вал приносит смешанная с Соргой Рона", Италия, Сицилия и Венгрия, но недальновидность его деда Карла I, потерявшего Сицилию, и собственная ранняя смерть лишили их этого удела ("Рай", VIII, 49-84). Но и Педро Арагонский, "поющий в лад" с Карлом I, не более счастлив в своем потомстве: "всё то, что лучше", не досталось его сыновьям Якову и Федерику, королю Сицилийскому ("Чистилище", VII, 120), который "живет в скупой грязи" ("Рай", XIX, 130) и о котором, как и о Карле II, скорбят их земли, что они еще живы ("Рай", XX, 62-63).