Этот экскурс в область истории папства и королевства Обеих Сицилии, собственно, не имеющего с того самого момента, как им завладела Анжуйская династия, почти никакого отношения к поэзии трубадуров, которая в эту эпоху уже заканчивает свое существование, понадобился нам потому, что Нострдам, как уже говорилось, нарушая всякую хронологию, связывает их имена с фрагментами именно этой истории, дающей ему превосходную почву для свободного высказывания любых мыслей. Один его трубадур (кстати, да самом деле живший веком раньше этих событий) сочиняет песню о сицилийцах и "об избиении ими французов, державших в Неаполе руку Карла I", другой в своей песне "хулит провансальцев за то, что они стали подданными Анжуйского дома, оставя Арагонский, в подданности которого жили бессчетные годы" (гл. LIII), третий описывает в своем "трактате" "мерзость, царящую в городе Авиньоне" и "многочисленных тиранов в земле Провансальской, где богатый пожирает бедного, а знатный оскорбляет и угнетает смерда" (гл. XXXIII); четвертый слагает сирвенту "Священный бич тиранов" (гл. XLV), а Монаху Монмажурскому сочинение "жизнеописаний нескольких деспотов, которые правили в его время в Провансе ... стоило жизни" (гл. LXVIII). Изменяя своей обычной уклончивости, Нострдам повествует о подобной же судьбе некоего Ричарта де Новеса (гл. XXXVII), который в своей песне "говорил противу Анжуйского дома" "и о том, что Прованс очутился в руках французов", вследствие чего "знатные люди и друзья посоветовали ему замолчать, и он с тех пор никогда не пел"[65]. Но и принужденный к молчанию, трубадур начинает писать "о незаконном захвате местечек и поместий в Провансе, который учинили с графами края сего духовные лица..." Так антифранцузские и антидеспотические настроения Нострдама идут рука об руку с его ненавистью к папской курии, которую он, впрочем, выражает гораздо свободнее, не стесняясь говорить ни о "лицемерии духовных лиц" и "пороках священнослужителей", наподобие епископа Арльского, "извращеннее и подкупнее" которого не было никого на свете (гл. LI), ни о монастырской жизни с ее "мерзостями, скукой и распрями между монахами" (гл. LX), ни о нравах папского двора, где царят "лихоимство, разбой, симония и анафемы" (гл. LXV) и за которым последовали в Авиньон куртизанки (гл. LXXV) и чьей "похвальбе" ученые люди предпочитают речи трубадуров. Совершенно тот же параллелизм между тираниями духовной и светской властей, который в "Предуведомлении читателю" устанавливается из описания сирвент, содержащих "резкие порицания пороков императоров, королей, герцогов и других владетельных государей и осуждающих лицемерие лиц духовных и тиранство", прослеживается из сопоставления приведенных выше фрагментов о зловещей судьбе трубадуров, рискнувших говорить правду о правителях, с повествованием о поэте, который, будучи "резко порицаем властями" за свои сочинения, "исполненные злословия против папы Бонифация VIII", был "принужден в их присутствии спалить их и сжечь. Но быв одержим справедливою яростию, которая часто находит на пиитов, он воспроизвел их письменно по памяти и много пополнил их, так что они стали [еще] обширнее..." (гл. LV). Точно так же Нострдам значительно развивает тему, в оригинальных жизнеописаниях лишь намеченную (см. гл. XXII и примеч. 6), повествуя о семье трубадуров из Юсселя, – за их сирвенты, "материей которых была жизнь тиранов" и в которых "были обвинены папа Римский и великокняжеские особы и сеньоры и оглашены их пороки, папский посол заставил их обещать и поклясться, что они никогда впредь не станут сочинять песни против папы и других князей. Сие и было причиной, что оные четыре столь превосходные пиита (я бы сказал, пророка) с тех пор не сочиняли и не пели, по меньшей мере, на людях, и разъехались по домам..." (гл. XXVII). А трубадур Бонифачи Кальво, "согласно Монаху Монмажурскому", был, напротив, изгнан из Генуи "за то, что он был чересчур добрым гражданином" (гл. XXX). В других же фрагментах, в которых слишком уж прозрачно просматривается современность, голос Нострдама снова начинает звучать приглушеннее, и тогда его герои уклончиво говорят о "бесстыдстве князей, столь огромном, что стыд запрещает говорить далее" (гл. XLV).
Итак, воспевая хвалу провансальскому языку и воздавая должную честь прославившим его поэтам, имена которых должны быть спасены от забвения, Нострдам, однако, гораздо больше, нежели собственно их жизнеописаниями, озабочен историческими судьбами своего родного Прованса, прослеживая которые, он не устает бичевать "тиранство князей и злоискательство пап". Приводя эти жизнеописания, прежде всего, ради того, что они "говорят вкратце нечто примечательное о державе Провансской, по череду лет...", Нострдам ставит целью, как он сам перефразирует в подзаголовке своего сочинения слова из "Предуведомления читателю", – показать "древность многих родовитых домов как в Провансе, Лангедоке и Франции, тако же в Италии..." Подчиненная роль трубадуров по отношению к истории в широком смысле слова и к истории тех или иных владетельных домов проясняет ту невероятную свободу, с какой Нострдам обращается с историей самих поэтов и их поэзии. Основной метод, которым он пользуется, описывая жизнь того или иного трубадура, состоит часто в произвольном "привязывании" его к тому или иному древнему и знатному провансскому владетелю. Отсюда – причудливые географические и хронологические границы провансальской поэзии в его сочинении. Трубадуров, родившихся или живших в Лимузине и Тулузе, как Бернарт Вентадорнский; в Велэ, как Пейре Карденаль; или в Италии, как Бонифачи де Кастеллана (гл.XL) – всех их он равно приводит в свой родной Прованс. Выше уже упоминалось, что хронологические рамки самой поэзии трубадуров сдвинуты им на целое столетие; о том же, насколько произвольно он обращается с историями жизни отдельных поэтов, и говорить не приходится. Весьма характерно, что, допуская множество ошибок и чисто исторических, Нострдам, однако, с большой тщательностью фиксирует некоторые события, относящиеся к историческим лицам; позволяя себе любые вольности по отношению к творчеству трубадуров, которым он приписывает по своему усмотрению любые произведения, какие ему заблагорассудится, он со скрупулезной тщательностью комментирует Плач Сорделя по Блакацу, целиком посвященный лицам историческим (см. примеч. 17). Впрочем, и в отношении к этим последним Нострдам нередко совершает грубые хронологические ошибка. Ему ничего не стоит, например, заставить умершего в 1199 г. Ричарда Львиное Сердце (которого он путает со смехотворным персонажем – Ричардом Корнуэльским, братом английского короля Генриха III, за деньги купившим титул Римского короля) полвека спустя посещать провансальский двор Раймона Беренгьера IV и жениться на его дочери Алиенор, каковую он в другом месте путает с Алиенор Аквитанской, заставляя Ричарда жениться, таким образом, на собственной матери. Но гораздо больше подобной путаницы, объясняемой, как уже утверждалось выше, подчиненной ролью трубадуров в системе ценностей Нострдама, он допускает в отношении самих поэтов – так, Альбертета де Систерона он путает с маркизом Альбертом де Маласпина, обычно называемым Альбертом Маркизом (гл. I). Пейре де Валейрасу он приписывает стихи Маркабрюна (см. примеч. 300), Раймону де Миравалю и Бертрану д’Аламанону отдает тенсону, принадлежащую их "тезкам" – Раймону де лас Салас и некоему Бертрану[66] (гл. XII). Квинтэссенцией анахронизмов и всяческих несообразностей является, однако, главка, посвященная Гильему Пуатевинскому, умершему за двести с лишним лет до того, как Нострдам собрал множество трубадуров при его дворе (гл. LIX); в других случаях он собирает при старинных дворах современных ему персонажей.
65
В подобном же смысле надо понимать и перетолкование Нострдамом распространенной формулы в песнях трубадура, который в последнем их двустишии «по обыкновению употреблял сии слова: "Языче, что ты рек", как бы раскаиваясь в том, что сказал лишнего, ибо хорошо знал, что его язык (поелику он говорил правду) со временем повредит ему"». – Гл. XI, ср. примеч. 205. А Пейре Видалю, не без связи с легендами о нем, Нострдам приписывает трактат "О способе придерживать свой язык" (гл. XXVI).
66
На этом фоне поражает досконально точная, за вычетом единственной ошибки (см. примеч. 235), историческая интерпретация Нострдамом плача по Блакацу Сорделя в главке, посвященной им последнему (XLVI), что заставляет думать, что он располагал не дошедшим до нас разо к этому тексту.