Так героическое мифотворчество смыкается у Нострдама со всеобъемлющим игровым космосом его "Жизнеописаний", к которому не смогли подобрать ключа позитивисты. Сюда же следует отнести всеобъемлющую иронию Нострдама в отношении куртуазных установлений и обычаев. Нострдам культивирует легенды о якобы существовавших "судах любви" знатных дам – созданная им легенда о таких судах опирается лишь на обычай трубадуров отсылаться за разрешением каких-нибудь особо каверзных вопросов куртуазной казуистики к авторитету Дамы, а также на предание о куртуазных развлечениях при дворе Марии Шампанской, о которых пишет Андрей Капеллан (см. Дополнение второе, IV, 1). Его герои, разумеется, сетуют на то, что в их время уже "не любят, как долженствует любить", и сочиняют трактаты "Как любили в другие времена" (гл. V). Весьма характерно жизнеописание Роллета де Гассена как пример "жизнеописания ни о чем". Все оно сводится к тому, что этот трубадур внезапно влюбляется в даму, которая столь же внезапно его отвергает; тот, ко всеобщему изумлению, постригается в монахи и умирает "от ненависти" к одному из монахов обители, куда он назначен настоятелем. Присутствующий в оригинальном жизнеописании Раймбаута Оранского (гл. XXV) мотив любви к даме, которой он никогда не видел (являющийся вариантом мотива дальней любви), Нострдам развивает таким образом, что от любви к этой даме трубадур по пути к ней заболевает и не может завершить путешествия, а выздоровев, утешается "любовью с некоей девицей простолюдинкой, от коей не было ему ни прибытку, ни чести".
Вообще, основной метод Нострдама в конструировании своих повествований о трубадурах состоит в том, что, отправляясь от подлинных жизнеописаний, он, как уже говорилось, весьма своеобразно их дополняет. Но разве не таким же образом рождались подлинные жизнеописания XIII в., и разве не в том же самом упрекала их позитивистская критика? Мы не всегда можем проследить игровые мотивировки тех или иных вымыслов Нострдама, однако его постоянной "сверхзадачей" остается воссоздание доблестного прошлого Прованса, представленного сквозь призму высшего достижения человеческого духа – поэзии. И как жанр жизнеописания трубадуров в их старой функции учебника поведения, шире – учебника жизни, восхваляющие одновременно и поэзию, и меценатство, как нельзя лучше соответствуют амбициям писателя. Нелишне добавить, что жанр жизнеописания, после выхода в свет в 1565 г. французского перевода Параллельных жизнеописаний Плутарха, приобрел особый авторитет у читающей публики. В более широком смысле Нострдам стремится восстановить контекст куртуазной культуры – квинтэссенции славы Прованса, перелагая ее на язык XVI в. (в смысле и переносном, и буквальном: современный писателю провансальский язык, далеко ушедший от поэтического койнэ трубадуров, казался ему, несомненно, менее подходящим для его целей, чем французский с его живой литературной традицией). Однако переложение старинного текста, каким является для Нострдама куртуазная культура XII-ХІІІ вв., на язык XVI в., ведет за собой всю ту его перекомпоновку, переаранжировку, все те перестановки и добавления, которые позитивистская критика гневно объявляла ложью и фальсификацией[69].