В отличие от своих предшественников, составляющих подобные сочинения либо на латыни, либо на народном языке (как Матфре Эрменгау, автор провансальского энциклопедического "Любовного часослова", или Брунетто Латтини – французского и итальянского "Сокровищ"), да Барберино, с его глубоко укорененной в Средневековье ментальностью, пользуется в "Предписаниях Любви" обоими языками, наделенными в его сочинении различными функциями. Итальянскими стихами написаны собственно "предписания", сочиненные, по объяснению да Барберино, "ради знатных, людей... отечества, которые не понимают по латыни" и содержащие те или иные рекомендации, которых следует придерживаться в любви, шире – в области куртуазного этикета. Каждое из таких Предписаний снабжено переводом на довольно плохую (хотя автору она представлялась "соблюденной со всей тщательностью") латынь и огромным по объему латинским же комментарием, где приводятся, с одной стороны, иллюстрирующие эти куртуазные предписания всевозможные истории, рассказы, куртуазные анекдоты, с другой – философские и морализирующие пассажи; все это обильно приправлено выдержками из разнообразных произведений других авторов. За этой языковой дихотомией стоит, однако, не только другая, социальная, но и более глубокая, мировоззренческая, вполне соответствующая статусу нашего "доктора обоих прав" – светского и канонического. Если за стихотворной частью сочинения просматривается образ любви, хотя и глубоко возвышенной, но вполне светской, то латинский комментарий, адресованный лицам духовным, в полном согласии с богословской католической концепцией интерпретирует ту же любовь, как проистекающую из любви Божественной. Как показал Г. Марруццо, да Барберино, оговариваясь в латинском тексте, что все свои сочинения, рассматривающие любовь, он "понимает духовно, но не все поддается общедоступному (т.е. на народном языке. – М.М.) объяснению", и добавляя к этому, что, даже говоря о плотской любви, он "никогда не говорил о любви недозволенной", – тем самым отмежевывается от еретической доктрины "двух противоположных истин", которая стоит за трактатом "О любви" Андрея Капеллана, осужденном в Париже в 1277 г.[80] За этими фундаментальными оппозициями – языковой, социальной и мировоззренческой, вырисовывается, однако, еще одна, более специфическая, относящаяся собственно к миру куртуазии – ее мы постараемся возможно подробнее рассмотреть немного ниже, сказав сначала несколько слов о собственно трубадурском подтексте книги и его источниках, до сих пор серьезно никем не изучавшихся.
Именно в лишенном какой бы то ни было систематичности латинском комментарии к "Предписаниям" мы и находим множество упоминаний трубадуров – от нечастых цитат из их сочинений и до разнообразных повествований, так или иначе связываемых с их именами. Особое место занимают Предписания V и VI второй части сочинения, посвященной Усердию. Первое из них включает сто пятьдесят "Правил Любви", второе – пятьдесят "темных мотетов Любви". Комментарий к "Правилам", представляющим собой строфы, составленные, как пишет да Барберино, "по образцу провансальских", содержит особенно много ссылок на трубадуров. Одним из основных источников, откуда да Барберино черпает свою куртуазную эрудицию, служит некая «на провансальском языке написанная книга, в которой наличен раздел, именуемый "Цветы изречений знаменитых провансальцев"» – по-видимому, поздний сборник отрывков из песен трубадуров (см. примеч. 18 к тексту "Предписаний"). Помимо этой книги, да Барберино, в соответствии со схоластической традицией, цитирует множество других сочинений, в том числе не известных ни из каких других источников, таких, как уже упоминавшаяся недошедшая до нас его собственная книга "Цветы повестей" или приписываемые им Раймону Анжуйскому трактаты на провансальском языке "О братском общении", "Об общении между людьми", "О столе", "О рыцарской доблести" и другие, Иоанну де Брансильва – "Книжка о благосклонности знатных" на французском языке, или же труды некоего Уголина де Форкалькьера, который, в свою очередь, обильно ссылается на Раймона Анжуйского. Что касается этих последних авторов, то несмотря на неоднократные попытки реконструкции их произведений, исходя из свидетельств да Барберино[81], мы не исключаем возможности мистификации со стороны нашего писателя; точно такая же мистификация может скрываться за отсылками наподобие следующей: "Вот вкратце то, что графиня де Диа высказала пространее и подробнее в своих сочинениях". Заметим, что имя женщины-трубадурши имело все шансы стать легендарным, а сама она наделенной особым куртуазным и поэтическим авторитетом – недаром ее кратчайшее жизнеописание (LXIX) делает ее женой Гильема Пуатевинского и возлюбленной крупнейшего трубадура и сеньора – Раймбаута Оранского; приписываемое ей да Барберино авторство каких-либо дидактических сочинений более чем сомнительно. Еще чаще он пользуется менее ответственными формулами типа "Раймон Джордан рассказывает...", "Раймон Видаль говорит...", "Арнаут Каталанец сказал по-провансальски...", "Пейре Видаль на провансальском языке написал...", наконец, не пренебрегает и отсылками наподобие "Однажды я слышал в Марселе" или "Когда я был при дворе во времена монсеньора Клемента в комнате его камерария, сеньор Пьетро да Колонна, кардинал святой Римской Церкви, говорил..." Так или иначе, наряду с упоминаниями двадцати одного известного нам провансальского поэта, да Барберино ссылается на целый ряд имен, нам неизвестных. Это – помимо названных, имена Раймбаута Провансальца и Бланшман, жены Уголина де Форкалькьера, которой да Барберино приписывает авторство прений, или тенсон, и в связи с которой приводит немало куртуазных историй.
81